Елица подняла на него взгляд и опустила вновь, а после вдруг развернулась и пошла прочь средь расступающейся перед ней толпы. Чаян шагнул было за ней — остановить! — да одумался вовремя. Сверкнуло вдруг ярко совсем близко, где-то у стены Остёрска. Грохнуло, словно огромными жестянками друг о друга, прямо над головами людей — и они все пригнулись, робея от гнева Перуна.
— Никого из братьев мы на стол сажать не будем! — перекрикивая последние стихаюшие раскаты, вступил вдруг в спор Велизар, боярин Остёрский, надзирающий за многими делами в посаде. — Никто из них не годится пока для этого. Пусть сначала со своими жизнями разберутся, Сердце вернут, а там снова вече соберём.
— И что же, до тех пор княжество бесхозное будет? — пророкотал Забура. — Хочешь, чтобы и к нам косляки носы сунули? У нас и так особо грабить нечего. А то и последнее растащат, как крысы.
— Почему же? — тот развёл руками. — Пусть Знаслав княжение принимает. Он их наследник, раз сами они не в силах…
Бояре расступились, открывая взору посадских стрыя, который всё это время молчал почему-то. Ни за одного братича не выступил, ни за другого. Тот и взгляд вскинул, как будто только заметил, что на вече находится, посмотрел наперво на Чаяна, а после и на Ледена — и лицо его вдруг поменялось. Не стало доброго и шебутного брата отца, а остался только боярин, суровый нравом и словом крепкий — а Светоярычам чужой будто бы.
— И то верно! — на удивление дружно поддержали предложение Велизара остальные мужи, грянули почти одновременно.
Только Забура посмурнел пуще неба грозового, с которого уже посыпались первые тяжёлые, словно камешки, капли.
— Точно! Пусть стрый их княжит! Он мужик толковый! — заголосили в толпе один за другим.
И у Чаяна даже плечи опустились. Тут уж возражай, негодуй, сколь угодно, а против такого единодушия людского не попрёшь.
Начали расходиться люди, как окрепчал ливень: а что, дело-то решённое, больше не о чем говорить. Поспешили спуститься с помоста и бояре, пряча глаза от братьев, да между собой тихо переговариваясь. Увели, прикрывая растянутой над её головой холстиной, княгиню челядинки подручные, самые ближние. Мать тоже ничем больше увещевать мужей нарочитых стала. Остались только Леден и Чаян последними. Да Знаслав, внезапно, пусть и на время, ставший князем. Брат долго смотрел на него, не замечая, как намокает, тяжелеет под дождём его плащ дорогой. А после отвернулся и тоже к детинцу пошёл, не оборачиваясь и не говоря больше ничего.
— Вы находите Сердце поскорей, — бросил стрый ему, как тот мимо проходил. — Тогда всё на места встанет.
Да Чаян только плечом дёрнул.
— Вот спасибо тебе, стрый, — хмыкнул Леден. — Как хорошо всё для тебя получилось…
Он направился было вслед за братом, да Знаслав за локоть его поймал, посмотрел в глаза серьёзно и долго.
— Я того не желал. Так народ решил, — проговорил так, словно камнями закидал.
Леден высвободился и спустился со скользкого помоста, но отправился не в терем, а в святилище Перуна, что недалеко от него стояло — самое главное в Остёрске. То и дело протирая глаза от дождя, он прошёл через ворота высокие, резные, украшенные щитами и встал перед изваянием мужа оружного, с окладистой бородой да в шапке с богатым меховым околышем. Обвёл взглядом две каменные чаши, что стояли по обе стороны от него — одна, уже наполовину наполненная дождевой водой, и правда была чистая, не тронутая огнём. А во второй — чернела смытой со стенок её сажей лужа. И то была чаша, предназначенная для Ледена.
ГЛАВА 3
Буйствовал нынче ветер за окном, гонял сорванные с ветвей листья, шелестел травой и поскрипывал где-то чуть расшатавшейся кровлей. Зимава ворочалась на неудобной лавке, хоть всегда застилала её челядинка мягко. И всё что-то трепыхалось в груди, словно птица или зверёк какой. Ан нет — сердце собственное, встревоженное, неспокойное. И выл всё Стрибогов внук во дворе, плакал, бился в закрытый волок и свистел, отыскав где-то маленькую щель.
Страшно было перед отъездом. Как будто не с сыном встретиться собиралась, а на бой шла. Но она должна была увидеть Радана, попытаться вернуть его. Ведь столько дней прошло — как вечность целая. Пора прекращать всё то, до чего сама довела. Избавляться от власти княжичей — загостились. Так скоро люд начнёт кого из них за правителя держать. А вот о ней забудут, да и возможность снова стать княгиней при князе правящем стала настолько прозрачной, неощутимой, что и не разглядишь. Яснее ясного было теперь, что Чаян Елицу в жёны взять хочет. Только самая ленивая челядинка о том, верно, не болтала. Да и сама не глухая и не слепая тоже — уж видела, как смотрит княжич на девушку: с ожиданием, словно обещание между ними какое-то. Может, и чаял о многом он из того, что сам себе выдумал, но не просто так к ней тянулся, значит, сердце того требовало. А Зимаву изнутри это раздирало, словно крюками острыми: ожидание встречи с ним и понимание, что в своей постели он хотел бы видеть другую.
И пока лежала Зимава, размышляя, не могла признаться себе, чего же не хватает ей — так сильно. Или кого? И только отпираться и обманывать кого-то — дело бестолковое. Лишь вспомнила Чаяна — и пробежала тут же нетерпеливая, жаркая дрожь по телу — как бы ни злилась, а ведь его и не достаёт. Вот же княжич проклятый! Впустила его не только в город, а и в жизнь свою — накрепко засел. Теперь как прогнать? Да только так хотелось рук его повсюду: на груди, спине, бёдрах. Пальцев длинных, что скользили по коже с нажимом, оставляя тлеющий след, как борозды в душе — каждый раз. Зимава вздохнула тихо, запрокидывая голову — и провела ладонью по животу поверх рубахи, чувствуя, как наливается он тяжестью. Приподняла подол, ясно видя перед собой лицо Чаяна: серые глаза сияющие неуёмной жаждой жизни, волнистые русые пряди, непослушные, падающие на лоб, обрамляющие скулы. Пальцы будто сами собой скользнули между бёдер...
— Не спишь, чтоль? — шепнула Оляна, которую Зимава попросила сегодня остаться в горнице с ней.
Та быстро убрала руку и повернулась набок, прикусывая край покрывала, чтобы сдержать стон разочарования. Подруга приподнялась на своей лавке, посмотрела сквозь темноту, сверкая белками глаз.
— Не сплю. Как уснёшь тут?
Оляна снова легла, протяжно вздохнув.
— Увидишься с Раданом — полегчает, а там, верно, скоро и вовсе вернут его тебе. Не кручинься, — сонно растягивая слова, попыталась она успокоить. — Уж думается мне, Чаян не станет лютовать и дитю вредить.
Зимава только усмехнулась тихо. Коли княжичу понадобится — и отыграется он на Радане — не остановится. Если княжество захочет всё ж при себе оставить или брату своему милостью отдать — им тогда да Елице, которая, верно, старшего Светоярыча окрутила совсем, он только помеха.
— Ты не знаешь Чаяна, — возразила Зимава чуть погодя, думая, что Оляна уже и не слышит — заснула.
Но та шевельнулась внезапно, словно вздрогнула.
— А ты знаешь как будто. Уж прости, а то, что ложе с ним делила, ничуть тебя к нему ближе не сделало. Как был сам по себе, так и…
— Да знаю я.
Вот и хотела она вызволить Радана из власти остёрцев — потому как надежды ни на Елицу, ни на княжичей, милость их, уже давно не осталось. Опасный план предложил Эрвар. Да все они были у него один другого опаснее. И Ледена убить, сговорившись с зуличанами, которым, признаться, оба княжича поперёк горла стояли теперь, он придумал — жаль только, ничего не вышло. И теперь вот — Радана выкрасть да снова в стенах городских укрыться, а там уж никого не пускать. А с воеводой Буяром можно и в детинце справиться. А там вече решит Радана малолетнего на стол княжеский возвесть — предательница Елица тут никому не нужна. Уж больно близко с остёрцами знается последнее время.
Всё казалось просто, если вот так размышлять, лёжа в темноте и пытаясь разглядеть свод бревенчатый над головой. Складно, как и должно быть. А всё равно — страшно.
