Он прищурился хитро. Уж увидела бы жена его, как масляно он на молодух смотрит, так уж всыпала бы ему — не погляди, что боярин. Впрочем княженка от похвалы его даже не зарделась: быстро раскусила и осталась спокойной, что гладь озера в безветренный день.
— Это Знаслав Миладович. Стрый наш с Чаяном, — добавил к его словам Леден.
Елица глянула на него понимающе, и по губам её скользнула едва заметная улыбка. Знать, залихватский вид боярина только её забавил.
— Верно, ты на первых порах поддержишь нового князя, как займёт он стол. Мудрый совет старшего — самое ценное, что можно получить в это время, — она снова кивнула стрыю.
А тот сразу перестал сиять, как стекляшка, на которую попал свет Дажьбожьего ока.
— Поддержу, а как же, — буркнул уже без рвения. — Я теперь им после отца самый близкий человек.
— Куда направляешься, княжна? — всё ж поинтересовался Леден, поглядывая на наперсницу её и челядинок, что стояли в ожидании чуть поодаль.
— В посаде прогуляемся, — коротко бросила она. — Скоро обернёмся.
Повернулась плавно и вновь к воротам пошла, а женщины — за ней, тихо что-то обсуждая между собой.
— И чего бы это княжне Велеборской здесь быть? — стрый посмотрел им вослед задумчиво. — Или вы всех отпрысков Борилы решили в одном месте собрать?
— Ясно, зачем, — Леден повернулся уж вновь идти к терему. — Помогает нам поручения отца выполнить.
— И как? Узнали что-то? — в голосе Знаслава прорезался острый интерес.
— Что узнали, то проверим. А там и всем расскажем, не утаим.
Стрый помедлил чуть, словно задумался, и последовал за ним. Там и разошлись по своим хороминам. Нынче будет в гриднице шумно — у Знаслава и кмети такие же громкие и болтливые, как и он.
Так и собрались на вечерю — стрыя чествовать — Чаян велел. Угощение не было великим: куда уж, когда весна закончилась, а до новых урожаев ещё далеко. Да и неизвестно, какими они нынче будут, хватит ли всем, или снова придётся травы да коренья по лесам собирать да за дичью гоняться по многу дней. Но всё ж раздобыли кмети на охоте нескольких особо неосторожных глухарей да уток. И было это большой удачей.
Пришла к вечере и матушка, хоть брата мужа не очень-то любила: пустозвоном считала, будто не ведала, что он и дела умеет вести не хуже, чем языком чесать. Зато Знаслав поприветствовал Любогневу тепло и радостно, несмотря на её кислый вид, расспросил о многом, и о том, как она переживает потерю мужа. Княгиня отвечала неохотно, но не отмалчивалась — и стрый скоро оставил её в покое.
Чуть позже пришла и Елица, сразу приковав к себе взгляды собравшихся мужей. И казалось бы, есть девицы краше её: ослепительные, манящие так, что тело всё сводит — а никто сейчас не поспорил бы с невыносимой притягательностью княжны. Словно светом её охватывало, стягивался он к ней отовсюду, от каждой лучины в гриднице. Она села подле княгини, а та в её сторону и глянуть не пожелала. Но княжна и не расстроилась, кажется. Взор её весь вечер был отстранённым, чужим, словно не здесь она была, а где-то далеко. Доносили на хвосте местные сороки, что почти всё время она с братом проводит: и гуляют они много, и заботится она о мальчишке — верно, одна-единственная для неё отдушина. Всё здесь чужое и враждебное.
Да Чаян едва на месте не подпрыгивал, как хотелось ему поближе к Елице подобраться, а уж выпитое за здравие стрыя пиво и вовсе разгорячило его кровь. Казалось Ледену, что налегать на хмельное он стал теперь гораздо охотнее — как будто заглушить хотел что-то, унять. Или забыть. Кабы вновь не стал дурить, на буйну-то голову. Но больше всего братца обеспокоило, что приехал этим же вечером в детинец ещё один гость важный — боярин из Житолицы, и привёз с собой дочь свою молодую и ладную — Зденку. Ни о чём доподлинно он с Еримиром не уговаривался, зато известно было давно, что Любогнева сына старшего женить на пригожей боярышне вовсе не прочь. А Светояр, как жив был, и не противился, хоть и понимал, что жених из Чаяна сейчас не слишком-то завидный.
Девушка тоже сидела сейчас подле женщин, по другую сторону от княгини — и на неё та смотрела гораздо благосклоннее. А Зденка только иногда — как и положено скромной девице — поднимала взгляд на Чаяна или отца, что устроился близко от него. Оттого-то, верно, брат и ёрзал нынче сильнее обычного.
Веселье стало буйным, как навалилась ночь. Мужи, подвыпивши, наевшись дичи, заговорили громче, яростнее загромыхали чарки о стол, чаще вздрагивали челядинки от резких всплесков хохота и щипков за мягкие места, в которых пирующие уже не могли себе отказать.
Леден сидел за столом уж больше для того, чтобы без присмотра ничего здесь не оставлять, чем для того, чтобы веселиться. И вовсе не нравилось ему то, что стрый быстро о смерти брата позабыл, да и других забыть пытался заставить. В том и не было ничего плохого: мёртвым в своем мире лучше живётся, коли в Яви живые не печалятся и слёз напрасных подолгу не льют. Но уход отца казался ему недобрым знаком, словно от этого всё только запуталось сильнее.
Не выдержала шума и Елица. В какой-то миг встала и собралась было уходить. Вскинулся на своём месте Чаян, вырвал руку из хватки Ледена, который попытался его удержать от глупостей. Все вокруг даже на миг замерли и притихли, ожидая, как сейчас что-то случится.
— Куда ты, Елица? — гаркнул он на всю гридницу. — Останься ещё, выкажи уважение нам и гостям нашим.
Княжна только взглядом его тяжёлым окинула, а после опустила его на княгиню, которая неподвижно сидела рядом и внимательно смотрела на сына.
— Я выказала его достаточно. На утренней, знать, свидимся.
Она вышла степенно из-за скамьи и к двери направилась. Чаян лишь взглядом её проводил. Еримир смотрел на него неодобрительно, но молчал. Хоть и понимал, верно, что дочь его княжича и вполовину так не привлекает, как Елица. Только на неё тот смотрел весь вечер и ждал хоть одного слова.
Княжна ушла, а Чаян сел на своё место. И после уж, как ни развлекал его разговорами и байками Знаслав, как ни улыбалась ему боярышня, когда удавалось ей перехватить его взгляд, а ничто не сумело вернуть ему живости и благого расположения духа.
Леден тоже, признаться, посматривал на пустующее место Елицы — и не понимал ещё, чего там увидеть желает. Благо его в Остёрске никто из девиц не ждал, а то было бы сейчас ему так же неловко и тяжко, как и брату.
Наутро, как поднялось светило над густыми дремучими лесами, над тёмными, что земля вала, стенами города, начали собираться люди на вечевом поле. И те, кому ответ держать придётся, кому стол княжеский теперь занимать, и просто посадские — посмотреть, послушать, а то и вмешаться, если понадобится. Шумно становилось, нарастала толкотня, каждый пытался подобраться ближе к серёдке, чтобы ничего не упустить. Пришли бояре и старосты, что прибыли в Остёрск к назначенному дню. Вышли к народу Леден с Чаяном, поднялись на помост, что срубили только накануне — он ещё пах стружкой и смолой. И от запаха этого, что сопровождал каждый раз изъявление людьми своей воли,становилось внутри так неспокойно, и вспоминалось снова, что умер недавно отец. Иначе долго ещё не пришлось бы стоять здесь, вдыхая дух сосновых оструганных стволов и людского нетерпения да любопытства.
Чаян, казалось, был спокоен, а может, просто вял после буйно проведённой ночи: когда Леден отправился к себе в горницу, он ещё сидел за столом вместе с Знаславом и ближней дружиной своей, уничтожая очередной бочонок браги. Плечи его нынче укрывало корзно из дорогой узорной ткани, привезённой когда-то из Ромейской империи знакомым купцом. Леден надел нынче такое же, только не чермное, а синее — такое ему больше подходит. Вставали рядом с ними, как на ратном поле — плечом к плечу — ближники. Для охраны тож, если кому побуянить захочется, хоть княжичи и сами за себя постоять могли.
Но даже Чаян потерял невозмутимость, загорелся, как появилась у помоста Елица с неизменной своей наперсницей, которая, кажется, с каждым днём всё строже становилась. Словно и правда девицу оберегала. Брат ловил взгляд её, да всё безуспешно. Не смотрела на него княжна, озиралась в толпе, разглядывала лица бояр, словно уже по ним прочитать хотела, кого они князем новым назовут. И вдруг на Ледена взор подняла. Прямо, ничуть не скрываясь — и он хотел бы понять, что кроется в нём, таком внимательном, открытом — и не мог.
