длинным шлейфом. В мои волосы вплели цепочки с хрустальными каплями, меня окурили благовониями, а я уколола палец иглой:
— Возьми мою кровь, чтобы связь уснула и забылась, чтобы написанную дорогу заволокло туманом… чтобы я стала свободна от всего, что придумано для меня… чтобы…
Я сунула артефакт под платье, и мне подали медную чашу.
— Нужно несколько твоих слёз, дочь вольных дорог, — мягко сказала мне храмовница.
Я посмотрела на неё удивлённо и нахмурилась.
— Это символ великой скорби, наполнившей жестокий старый Лес, символ заданного из боли вопроса, ответом на который стала Полуночь. Если тебе сложно заплакать, попробуй посмотреть на огонь.
Я смотрела старательно, долго, пока пересушенные глаза не стало жечь и пара слезинок не скатилась в чашу. Тогда знаки, начертанные на её стенках, зажглись, влитая Фрером вода загорелась серебром, а на мою голову опустили Волчью Корону.
Уже перед самым началом, с трудом унимая дрожь в ногах, я всё-таки не удержалась и сказала шёпотом:
— Я спорила с Полуночью.
— Это кощунство, милая, — улыбнулась мне храмовница, — думать, будто ты знаешь, чего хотела Полуночь.
Заговорили под куполом незримые колокола. Весь храм замер, и невидимые в тенях колонн и гобеленов лисы вытянулись по струнке. Звёздный свет, дышащим потусторонним сиянием и духом судьбы, хлынул сквозь прорубленное окно и наполнил зал.
Всё во мне дрожало. Я шла босыми ногами по доскам, а казалось — по облакам; я встала там, на границе света и тьмы, отмеченной крошечным куском красного скотча.
Небо зажглось. Двери храма открылись.
Они шли и шли — испуганные, воодушевлённые, наполненные азартом или сжавшиеся в окаменевший комок, — и я, чувствуя себя вдруг взрослой и мудрой, улыбалась им и протягивала чашу.
— Это будет твоя судьба, — шепнула я зажатой девчонке, так похожей на ту, которой я была когда-то.
Я сама — настоящая я — никогда не сделала бы этого. У меня не было ни это странной грации, ни светящихся серебром рук, ни глубокого голоса. Всё это было не про меня; всё это было про Волчью Корону, сияющую начищенными в мастерской Чабиты иолитами, и горящие над нами звёзды.
Дети становились призраками — наполненными светом фигурами, и потусторонний ветер уносил их туда, вверх, на дороги Охоты и тысяч судеб. Ненужная больше одежда осыпалась пустой шелухой, и служащие собирали её аккуратными стопками, чтобы передать потом на задний двор, сопровождающим, ждущим приземления своих охотников. Фрер доливал в чашу воду, лисы следили за всяким движением воздуха, а где-то там, на куполе, всматривались в небо совы.
Я улыбалась. И что-то во мне желало подходящей судьбы всякому подходящему к чаше подростку.
Они шли, и шли, и шли, пока очередь на ступенях храма не стала редеть. Я видела краем глаза, как росомаха подносит ко рту рацию, а лисы тревожно вглядываются в расцвеченную редким светом фонариков темноту; я протянула чашу последнему из ребят, вихрастому мальчишке с нервным румянцем на щеках.
Он подавился водой и закашлялся, а его руки обняла серебристая дымка. Мгновение — и сквозь прозрачные пальцы видны пляшущие по полу цветные пятна; ещё одно — и он вытягивается струной, вливается в поток света и становится частью гремящей в небе кавалькады.
Он взлетел, ступени опустели, а Вердал так и не появился.
— Кажется, — устало сказала я, глядя, как храмовники закрывают огромные двери, — кажется, он не придёт.
lxxvi
— Замечательно, — мрачно резюмировала Летлима. — мы всё-таки его спугнули! Есть хоть след, хоть обрывок запаха? Хоть что-нибудь?
— Пусто, Советница, — покачал головой росомаха.
— Нет.
— Ничего.
— Виница из третьего отряда утверждает, что слышала что-то в квадрате 6–2, — сказала лиса. — Я отправила ребят проверить.
Храмовники тушили фонарики. Я переступила уставшими от неподвижности ногами, огляделась и так и села на ближайшую скамью, вытянувшуюся между колоннами, — в короне и с чашей в руках; тяжёлый подол обвивался вокруг моих ног.
— Что говорят совы? — Летлима стучала пальцами по своему предплечью.
— Мастер Неве спускается, — сказал росомаха в офицерских нашивках.
Его рация шипела обрывками слов, и купол усиливал их и рассыпал по залу.
Сова действительно спустилась, — вкатилась в зал, босая и вся замотанная в длинноворсную шубу. От неё далеко несло морозный зимний дух.
— Всё чисто, — заявила она, плюхнувшись на скамью напротив моей. — Мы проверили каждого вылетевшего.
— Значит, он не сможет теперь бежать?
— На Охоту — нет, это исключено, — важно проговорила сова, и слова её казались весомыми, плотными. — Только по нити своего зверя.
— Это хорошо, — сказала Матильда. — Самое главное, что Крысиный Король не будет пойман.
— Это отвратительно, — нахмурилась Летлима. — По Кланам бегает неуловимый убийца!
— Сделаем всё возможное, чтобы…
— Отставьте.
Они отошли немного в сторону, и Летлима бросила себе под ноги треугольник глушащего артефакта, от чего все звуки сразу смазались и смешались. Матильда недовольно качала на что-то головой; наверху зашумело — это Става пробежала по едва видимой в темноте балюстраде и соскользнула вниз по колонне.
— Мне надо бы деть куда-то всё это, — устало сказала я храмовнице, чуть приподняв чашу.
