- И я люблю тебя, Верити.
Что-то надорвалось внутри. Гениальный хирург, не вскрывая грудной клетки, провёл тончайших надрез по сердцу. Настолько острым скальпелем, лёгкой и уверенной рукой творца... что, даже без анестезии... эта боль показалась сладкой.
Эйфория. Очищение. Откровение. Если бы я могла смотреть иначе, другими глазами, увидела бы, что эти слова кровью пошли из моего горла.
- Я скоро, - просипела и, спотыкаясь, вывалилась из бункера.
Между лопаток настиг, как выстрел - навылет, насмерть, - взгляд Верити.
Не было смысла идти в Чистилище. Бесполезная монета выпала из ладони. Я шаталась по катакомбам как помешанная, без цели, без маршрута, заходя в тупики, натыкаясь на стены, сворачивая в закоулки, словно в поисках чего-то... чего-то... Где-то ещё жужжали под потолком длинные лампы, где-то давно поселилась темнота; свет и тень сменялись, жгли глаза, но я была одно что слепая, мне было всё равно.
Состояние доведённого до предела отчаяния, обострение внутренних чувств, которые душили, распирали, бились, ища выход наружу. Я была для них слишком тесным и хрупким сосудом. Я была полной. Переполненной. Всё, что уничтожало меня на протяжении нескольких месяцев, всё, что накапливалось - капля за каплей... Я тону. Тону.
"Тот, кому суждено утонуть, не разобьётся", - улыбается дядюшка Адам.
- Мне суждено, мне!
"Мне бы столько воды, - смеётся Верити. - Я бы умерла счастливой".
- Наша мать не утонула, - зачем-то возражаю ей. - Она повесилась на своём шарфе.
"Одна ты не выживешь", - с жалостью смотрит дядюшка Адам и сокрушённо качает головой.
- Со мной Верити. И вы... - Что-то в этом утверждении кажется неправильным. Но я не могу понять, что.
"Тебе нужен защитник, сильный мужчина", - опять принимается за своё упрямый старик.
Меня осеняет. Ублюдок! Он дал мне золотой баррель за пролитый серебряный галлон. Что ему стоит?..
"Я тебе в таких делах больше не помощник", - напоминает он, и надежда разлетается водяной пылью.
"Некогда жила одна девочка, которая плакала так долго и безутешно, что её слёзы образовали целое озеро чистейшей прозрачной воды", - нараспев вещает дядюшка Адам.
- Это вода во всём виновата! - Кричу ему в ответ. - Если бы она была чистой...
Я очнулась стоящей на коленях у открытого резервуара с бесплатной водой первой степени фильтрации. Руки были по локоть погружены в свежую прохладу. Все мышцы затекли и отзывались тупой болью на малейшее движение, тяжёлая голова отказывалась соображать, кожу щёк стянуло и холодило от влаги, ресницы слиплись.
Я разогнулась с трудом, как страдающая ревматизмом старуха. В затылке обосновалась свинцовая тяжесть, взрывающаяся миллионами игл, стоило повернуться или хоть подумать. Разреженный свет резал глаза. Осмотрелась сквозь радужную пелену, пытаясь понять, что возвратило меня в сознание.
Неясный шорох - то ли почудилось, то ли нет. Наверняка крысы. В Аду их столько, что можно не сомневаться - эти твари переживут всех нас. Когда-нибудь они станут хозяевами обезлюдевшей Эсперансы. Но вовсе не этот звук не давал покоя. Я одна, кругом ни души. Неровные стены в потёках зловонной слизи... Что, что?..
Зачерпнув пригоршню, умылась, в надежде, что это средство приведёт в чувство.
Случилось наоборот. Глядя, как с пальцев стекает вода, думала, что мой путь к безумию, наконец пройден. Чистая, прозрачная, как слёзы, вода. Без запаха и вкуса. Я убедилась в этом, решив, что терять больше нечего.
Через минуту уже пила горстями, жадно, захлёбываясь. Надо же извлечь из собственного помешательства хоть какую-то пользу. Поверить в обман. Поверить, что и в самом деле пью воду, вкуснее которой нельзя придумать. Даже та, что была четвёртой степени фильтрации, казалась технической отравой по сравнению с ней.
Сквозь причудливо искажающую изображение толщу просвечивало дно резервуара, поросшее какой-то зеленоватой ворсистой дрянью.
Это не могло быть правдой. Но казалось ею. Слишком реально. И я отказывалась верить в своё сумасшествие.
Те цветы... Ведь они-то точно были настоящими! А значит - бежать домой, хватать всё, что можно заполнить водой.
- Верити, ты не поверишь! - завопила с порога. - У нас есть вода, много воды! И будет ещё, я не знаю, как, но... - и осеклась.
Такое чувство возникает, если тебя ударили ребром ладони по горлу. Резко, со всей силы.
Я опоздала. Это навсегда останется на моей совести. Последнее, что чувствовала Верити, была жажда.
Пустота
Я плохо помню похороны Верити. Несколько последующих за ними дней - не знаю точное число, даже приблизительное не знаю - оказались вырванными из жизни. Где я была, что делала, чем питалась? Память хранит молчание, когда я задаю себе эти вопросы. Она оберегает мой рассудок.
Где была - наверное, в месте, которое привыкла считать домом. Но дом - там, где тебя кто-то ждёт. Мой дом унесла с собой Верити. А это место стало тем, чем, в сущности, и являлось - холодным душным бункером. Теперь его населяли разве что призраки. Верити, дядюшки Адама, Паука...
Если уткнуться лицом в колючий плед, ещё можно было уловить ускользающий запах сестры. На столешнице - жестяная кружка, чьи помятые бока помнят тёплые пальцы дядюшки Адама. В картонной коробке - засохший цветок, прощальный подарок Паука. Я сама - призрак, немногим более живой, чем они.
А может, всё было не так, и я избегала ставшего чужим дома. Ходила по Аду... или даже поднималась в Чистилище... Но вряд ли. Зачем?
Что делала? Ничего. Что я могла тогда сделать? Верити не вернуть. Прочее не имело смысла.
Чем питалась? Скорее всего, ничем. Потребность в пище испытывает тот, кто боится смерти, кто хочет жить. Я не боялась. И не хотела. В Городе Без Надежды не осталось ничего, что могло бы меня удержать.
В один из таких дней ко мне и пришёл он.
Не помню первые часы нашего знакомства. Не помню даже первые дни. Сознание спряталось вглубь тела, будто запершись в бункере, где никто не мог достать, причинить боль, сверх той, что уже принудила его закрыться. Но, вместе с тем, затаившееся в своём убежище, оно лишилось возможности видеть, слышать и реагировать на происходящее за пределами его крошечного мирка.
Моего спасителя - не могу отрицать этот факт - звали Ральф. Ральф Красавчик. Слащавое прозвище вызывало чувство отторжения. Когда я вновь стала видеть, а не смотреть часами в одну точку или блуждать взглядом, который скатывался с предметов и лиц, Ральф показался мне невозможно, ослепительно красивым. Будто принц из волшебных сказок дядюшки Адама, будто молодой герой или бог из полузабытых мифов. Высокий, стройный, с копной золотистых кудрей. И это совершенство ухаживало за мной - бессловесной куклой, едва живой, - он поил меня, по ложке кормил бульоном. Сама я ни на что не была способна, не могла выполнить даже простейшие действия, с которыми справился бы трёхлетний ребёнок.
Сперва были короткие минуты просветления, когда разум осторожно выглядывал из своего убежища, смотрел через окошки моих глаз. Затем наступил момент, когда я проснулась прежним человеком, правда, ещё более исхудавшей и слабой до такой степени, что встать с кровати удалось лишь через полчаса. Сначала долго боролась с головокружением, преодолевала накатившую тошноту, обретала ускользающее равновесие. Затем медленно спускала на пол босые ноги, по очереди, помогая руками, как паралитик. Стояла, придерживаясь за стену, не решаясь оторваться от опоры.
Я была спокойна, почти до отупения, и лениво осматривалась. Постель с восхитительно белыми простынями и наволочкой. Пушистый ковёр с ярким узором, ступни утонули в нём почти по щиколотку. Окно во всю стену - полукруглую, выпуклую - за ним проносятся редкие гравимобили. Всё указывало на то, что я находилась в Раю. Вот только каким образом меня туда занесло?
