— Тебе пора идти домой. — Я киваю в сторону холла. — Я могу попросить Харона отвезти тебя.
— Не беспокойся. Мы поймаем собственную машину. — Она встает на цыпочки и быстро целуетменя в щеку. — Развлекайся со своим пленником.
— Она не моя пленница.
— Продолжай говорить себе это. — Затем она ушла, танцуя из комнаты босиком, как будто это
самая естественная вещь в мире. Эта женщина изматывает меня.
Дионис, похоже, не собирается оставлять мою кружку, но он останавливается в дверях.
— Ты и солнечная девочка могли бы помочь друг другу. — Он морщится от моего взгляда. — Что?
Это совершенно законная мысль. Она, наверное, одна из немногих людей на Олимпе, кто ненавидит Зевса так же сильно, как и ты. — Он щелкает пальцами. — О, и я доставлю тебе эту партию к концу недели. Я не забыл.
— Ты никогда этого не делаешь. — Как только он выходит за дверь, я хватаю брошенную
кофейную чашку Гермеса и ставлю ее в раковину. Женщина оставляет беспорядок, куда бы она ни пошла, но на данный момент я к этому привык. Прошлая ночь была относительно спокойной по шкале Гермеса-Диониса. В прошлый раз, когда они вломились сюда, они принесли курицу, которую нашли только боги знают где. После этого я несколько дней искал перья.
Я смотрю на кофейник, отгоняя мысли об этих двух нарушителях спокойствия. Они не те, о ком мне сейчас нужно беспокоиться. Но о Зевсе. Честно говоря, я удивлен, что он еще не связался со мной. Он не из тех, кто сидит сложа руки и ждет, когда кто-нибудь заберет одну из его игрушек.
Так чертовски заманчиво протянуть руку первым, ткнуть его носом в тот факт, что эта маленькая светская львица была готова бежать ко мне, а не выходить за него замуж. Это слишком импульсивно и мелочно. Если я намерен использовать Персефону, чтобы действительно отомстить…
Я буду таким же плохим, как и он.
Я пытаюсь отогнать эту мысль в сторону. Мой народ пострадал от козней Зевса. Я страдал, потерял столько же, сколько и все остальные. Я должен был бы ухватиться за этот шанс, чтобы хоть немного отомстить. И я действительно хочу отомстить. Но хочу ли я этого за счет этой женщины, которая уже сыграла пешку и для своей матери, и для Зевса? Достаточно ли я холоден, чтобы идти вперед, несмотря на ее протесты?
Полагаю, я мог бы спросить ее, чего она хочет. Какая оригинальная мысль.
Я морщусь и наливаю вторую чашку кофе. После минутного размышления я нахожу сливки и сахар и дозирую их. Персефона, похоже, не из тех, кто пьет черный кофе. С другой стороны, что я знаю? Единственная информация, которой я располагаю о ней, — это то, что написано в колонках сплетен, которые следуют за Тринадцатью и людьми в их сфере. Эти «журналисты» обожают женщин Деметроу и следуют за ними повсюду, как стая собак. На самом деле я в некотором роде впечатлен тем, что Персефона выбралась с той вечеринки, не обзаведясь свитой.
Сколько реального и сколько творчески собранного вымысла? Невозможно сказать. Я лучше многих знаю, что репутация часто имеет мало общего с реальностью.
Я тяну время.
В ту секунду, когда я осознаю это, я ругаюсь и выхожу из кухни и поднимаюсь по лестнице. Еще не поздно, но я почти ожидал, что она уже встала и терроризирует кого-нибудь в доме. И Гермесу, и Дионису удалось выйти из пьяной комы, которую они называют сном, и уйти до того, как Персефона проснулась.
Я ненавижу этот завиток беспокойства, который пронизывает меня насквозь. Психическое здоровье этой женщины — не мое дело. Это просто, черт, не так. Мы с Зевсом уже танцуем на острие меча каждый раз, когда нам приходится взаимодействовать. Одно неверное движение, и я буду расчленён надвое. Что еще более важно, одно неверное движение — и мои люди пострадают от последствий.
Я подвергаю себя и своих людей опасности из-за этой женщины, которая, вероятно, так же жаждет власти, как и ее мать, и, скорее всего, проснется, осознав, что ее лучший путь к этой власти — кольцо Зевса на пальце. Не имеет значения, что она сказала вчера вечером по телефону своим сестрам. Это не имеет значения.
Я стучу в дверь и жду, но не слышу ни звука. Я стучу снова.
— Персефона?
Тишина.
После короткого внутреннего обсуждения я открываю дверь. Возникает малейшее сопротивление, и я толкаю сильнее, заставляя что-то разбиться с другой стороны. С глубоким вздохом я вхожу в комнату. Мне достаточно одного взгляда по комнате — увидеть опрокинутый столик и пропавшее одеяло, — чтобы прийти к выводу, что она пряталась в ванной всю ночь.
Конечно, она понимала.
Она в большом, плохом доме Аида, поэтому она просто предполагает, что ей каким-то образом причинят вред, пока она беззащитна во сне. Она забаррикадировалась внутри. Это заставляет меня хотеть что-нибудь бросить, но я не позволял себе такой потери контроля с тех пор, как едва вышел из подросткового возраста.
Я ставлю кружку с кофе и беру приставной столик, улучив момент, чтобы поставить его на место. Удовлетворенный размещением, я подхожу к двери ванной и стучу.
Шарканье с другой стороны. Затем ее голос, такой близкий, что ей приходится прижиматься к двери.
— Ты часто вламываетесь в чужие комнаты без разрешения?
— Мне нужно разрешение, чтобы войти в комнату в моем собственном доме? — Я не знаю,
почему я ввязываюсь в это. Я должен просто открыть дверь, вытащить ее и отправить восвояси.
— Возможно, вам следует попросить людей подписать отказ от прав, прежде чем переступать
порог, если вы считаете, что домовладение работает именно так.
Она такая странная. Так… неожиданно. Я хмуро смотрю на побеленное дерево.
— Я подумаю об этом.
— Проследи, что так и сделал. Ты разбудили меня довольно резко.
Она звучит так чертовски чопорно, что мне хочется сорвать эту дверь с петель, просто чтобы хорошенько рассмотреть выражение ее лица прямо сейчас.
— Ты спал в ванне. Вряд ли это рецепт хорошего ночного отдыха.
— У тебя очень узкое мировоззрение.
Я свирепо смотрю на нее, хотя она никак не может этого видеть.
— Открой дверь, Персефона. Я устал от этого разговора.
— Похоже, с тобой это часто случается.
Если ты находишь меня такой утомительной, тебе не следует ломиться в мою дверь в безбрежные утренние часы.
— Персефона. Дверь. Сейчас же.
— О, если ты настаиваешь.
Я отступаю на щелчок замка, и вот она уже там, стоит в дверях и выглядит восхитительно помятой. Ее светлые волосы в беспорядке, на щеке осталась складка от подушки, и она завернулась в одеяло, как в доспехи. Очень пушистый, очень неэффективный доспех, который требует, чтобы она вошла в комнату крошечными шажками, чтобы не упасть лицом вниз.
Нелепое желание рассмеяться поднимается, но я подавляю его. Любая реакция только раззадорит ее, а эта женщина уже заставляет меня отступать на пятках. Разберись с ней. Либо используй ее, либо избавься. Это все, что имеет значение. Я машу кружкой.
— Кофе.
Карие глаза Персефоны чуть-чуть расширяются.
— Ты принес мне кофе.
— Большинство людей пьют кофе по утрам. Это действительно не имеет большого значения. — Я скорчил гримасу. — Хотя Гермес — единственная, кого я знаю, кто дозирует его с мороженым.
Во всяком случае, ее глаза становятся шире.
— Я не могу поверить, что Гермес и Дионис знали о тебе все это время. Сколько еще людей
знают, что ты не миф.
— Несколько. — Приятный, безопасный, уклончивый ответ.
Она все еще смотрит на мое лицо, как будто ищет доказательства того, что она кого-то знает, как будто я ей как-то знаком. Это приводит в крайнее замешательство. У меня есть иррациональное подозрение, что она так сильно сжимает одеяло, чтобы не протянуть руку и не прикоснуться ко мне.
Персефона наклоняет голову набок.
— Ты знал, что в башне Додона есть статуя Аида?
— Откуда мне знать? — Я был в башне всего один раз, и Зевс едва ли провел для меня полную
экскурсию. Я никогда не хочу повторять этот опыт, если только не для того, чтобы покончить с этим ублюдком раз и навсегда. Эта конкретная мстительная фантазия помогла мне пережить больше тяжелых дней, чем я хочу перечислить.
