хотя бы небольшой шанс к примирению с родными, не отказывайся от него...
Жиаль задыхалась от душивших её боли и слез, кашляла, пытаясь вразумить меня, по ее мнению, избалованную сумасбродную девчонку из состоятельной семьи. Всеми силами пыталась отговорить от ошибок, чтобы я не голодала, не скиталась… Это было настоящей заботой. Я же, зная людей по опыту прошлой жизни, как любопытных, хитрых го… гоминидов, заподозрила её в коварстве. И теперь, объясняясь со мной, Жиаль вынуждена была выворачивать душу наизнанку.
– … Нас выгнали из дома, не позволив взять ничего. Даже теплых вещей для детей… Потому что Марти похож на моего отца, а не на покойного мужа. Меня и раньше не любили, но после смерти Нотима, как с цепи сорвались…
Я почувствовала себя черствой, жестокосердой мерзавкой. В порыве раскаяния и искреннего сострадания крепко обняла горько рыдавшую подругу по несчастью и пообещала себе и ей:
— Пусть подавятся! У нас будет свой дом. Не хуже прежнего!
Уверенность, что у нас получится, обязательно получится вопреки всем бедам и трудностям, была настолько сильной, что у меня даже руки зачесались, в ушах зазвенело. А потом накатил жар, суливший возвращение боли… Я испугалась, но отринула страх, потому что в поддержке нуждалась Жиаль.
— Идем, — взяв её, всхлипывающую, за холодную руку, потянула в дом, к очагу. – Обещаю, мы сдюжим и ещё дадим прочихаться всем мерзавцам. Главное не опускать руки.
Вернувшись домой, Арт выложил на стол пригоршню медяшек, затем еще пригоршню покрупнее высыпал из мешочка, припрятанного на груди.
Конечно, негусто, но уставшая Жиаль воспрянула духом.
— Умница! Мой помощник! Продал почти всю сдобу!– с гордостью похвалила старшего сына. – К утру ещё сготовлю. Пойдем вместе продавать. Так и переживем зиму.
После бессонной ночи в холодном лесу у нее был долгий день. Жиаль боролась со сном, и всё же принялась суетиться, осматривая наши скромные продуктовые запасы.
— Муки хватит! – Подытожила после ревизии ополовиненного мучного мешка, что сиротливо стоял в углу, и переключилась на пузатые глиняные горшки. – Масла, смальца тоже… Меда в обрез, но сойдет. А вот орехов и специй надо прикупить.
Пересчитав выручку, Жиаль большую её часть отсыпала в мешочек, плотно завязала и передала Арту.
— Сбереги, сыну, пока буду хлопотать.
Остальное сгребла в ладонь, завернула в холщовую тряпицу, спрятала за пазухой под платьем и застегнула жилетку, плотно прилегавшую к телу, чтобы уж наверняка не выронить в пути.
— Я с тобой пойду, мам, — Арт медленно поднялся с лежанки. – Нести помогу.
— Отдыхай. Я схожу, — пожалела я уставшего за день подростка.
— Не донесешь. — Он придирчиво оглядел мои тонкие, очень уж изящные запястья, тонувшие в широких рукавах платья, болтавшегося на мне, как тряпье на пугале.
— Донесу.
Арт устал и испытывал слабость. Я видела это и хотела помочь. А еще хотела посмотреть город, скорее постичь житейские и бытовые особенности этого мира, не зная которых, невозможно сойти за местную, поэтому продолжала настаивать.
— Нести не так много. Справимся, — рассудила наш спор Жиаль.
— Тогда возьми. На улице холодает. — Арт накинул мне на плечи свою новую курточку, еще хранившую тепло его тела. После, бросив взгляд на мои ноги, обернутые в лоскуты тряпья, стянул с ног башмаки и протянул мне.
В прошлой жизни они определенно были бы мне малы, а в этой велики. К тому же изношенная обувь была сырой. И все же лучше идти в ней, чем босиком.
— Если подложить чего-нибудь, будет теплее и надежнее, — нашла выход Жиаль и принялась искать, чем бы это сделать.
Набитые сеном башмаки, в самом деле, лучше держались на ноге. Теперь можно было и идти.
Дождь как раз перестал моросить. Пахло прелой осенней листвой, грибной свежестью. Солнце почти село, и длинные чернильные тени, что наползали на расхлябанную мокрую дорогу, умело скрывали грязь и колдобины.
Стоило поскользнуться, Жиаль взяла меня за руку и повела как ребенка. С такой знакомой не страшно было покорять вечерний Сагленд – городишко, в который меня занесло неведомым образом.
Шагая по влажному бурьяну, мы прошли дома, ничем не отличавшиеся от домишка Райды, и добрались до скромной городской улочки с мощеной дорогой, застроенной двухэтажными домами.
Они смотрелись более зажиточно, но стояли почти вплотную друг к другу и очень напоминали средневековый город. Разве что мощеная дорога была шире, редкие прохожие одеты чуть иначе, да на голову никто помои не норовил вылить. Вот только, если судить по вывескам, уныло поскрипывающим на ветру, жили здесь скромно, скучно.
Что я буду делать в этом забытом Богом городишке? Сколько хлеба и булок потребуется продать, чтобы мы смогли позволить себе дом? Как тут развернуться, не прослыв подозрительно странной, если все друг друга знают, как облупленных?
Хорошо, что Жиаль стала рассказывать: что у кого лучше покупать, по какой цене, а кого лучше обходить стороной.
— Вот скобяная Морина, — указала пальцем на вросший в землю дом с тусклыми окнами, похожими на бойницы. – Всегда норовит обсчитать. А у Давана… — Кивнула на другой с вывеской в виде пухлого мешка. — У него мука хорошая. Правда стоит семь пикол за котел. У Эрды, что по улице ниже, дешевле, но мука горчит.
— А котел – это сколько? – уточнила я и, не заметив выбоины на мостовой, запнулась. Повезло, что крепкая рука Жиаль помогла устоять на ногах.
— Видела утром мешок с мукой? Это и есть котел.
Свернув пару раз, мы добрались до лавчонки, выкрашенной в темный цвет. Свет в окнах уже не горел, и я подумала, что уйдем не солоно хлебавши, однако Жиаль поднялась на крыльцо и негромко дробно постучала.
Послышался грохот щеколды. Дверь приоткрылась. Высунулась седая мужская голова.
— Пришла еще значит-с? – Оглядел нас подслеповато хозяин лавки.
— Пришла, Мил. Будь, дружочком, продай еще?
Старичок улыбнулся и шире отворил дверь, позволяя нам войти.
Купив орехов, мы поспешили в лавку специй.
На улице стемнело, улицы опустели. Но Жиаль уверенно шагала по хорошо знакомой ей дороге.
Грубоватая вывеска с ярким перцем виднелась издалека, но меня больше привлекла вывеска напротив, гласившая о «Булочной Верди».
«Что-то знакомое…» — подумала я и, перебирая в памяти скудные знания, спохватилась, что Арт и Велла, представляясь в лесу, называли себя Верди!
Украдкой взглянула на Жиаль, лицо которой
