из портмоне получится как минимум вдвое меньше.
С возмущением смотрю на Бурджаса, тот в ответ посылает мне торжествующую ухмылку.
С-с-скотина!
О моем нападении на охранника прокурор тоже не забывает упомянуть.
— Протестую! Это был неконтролируемый выброс магии, вызванный спонтанной инициацией в ответ на попытку изнасилования!
— Надо же: шлюха утверждает, что на ее честь покусились, — издевательски тянет прокурор. — Какая утрата!
До крови прокусываю губу, чтобы не дать ярости затмить разум.
— Вы утверждаете, что работниц веселого дома можно безнаказанно насиловать? Закон считает иначе.
Зал взрывается криками. На мою беду — в основном презрительными и гневными. Мужчины и женщины, богатые и бедные единодушны — проститутка не человек и защиты от произвола ей не полагается.
— Неважно кто я, чем занимаюсь и в чем обвиняюсь! Закон защищает всех граждан.
— А было ли изнасилование? — откровенно кривляясь спрашивает обвинитель. Он обращается не ко мне, и даже не к суду — к толпе. И та поддерживает его одобрительным гулом.
Скрещиваю руки на груди.
— Не было, потому что у меня проснулась магия. Но по факту жестокого обращения охраны и применения пыток заведено дело.
Снова крики из зала, но какие-то беспорядочные. Упоминание о пытках немного остудило энтузиазм.
— И что за пытки… — начинает было обвинитель, но его прерывает стук молотка.
— Это не имеет отношения к делу. Протест принимается. Продолжайте.
— С учетом всех изложенных обстоятельств требую пожизненной каторги, — завершает свою речь обвинитель. — Мы должны показать пришлым, что это наша земля, и мы не потерпим нарушения закона! Они сильны, озлоблены, не скованы нормами морали. Они наводнили наш город подобно саранче и уже чувствуют себя здесь хозяевами. Мы — добры и милосердны, но всему есть предел. Это. Наша. Земля.
Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Люди встают, не переставая хлопать, слышны одобрительные крики. Судья снова колотит молотком по столу, призывая к тишине, и переводит взгляд на скамью подсудимых.
Мой выход.
Глава 9. О равнодушии
— Дамы и господа, уважаемые граждане вольного города Арс. Я хочу поговорить с вами о преступлениях особого рода. Преступлении, за которое не прописано ответственности в “уложении”, за которое не спросит никто. Только самый строгий судья — собственная совесть. Я хочу поговорить о равнодушии.
Зал отзывается недовольным ропотом, и я замолкаю. Делаю паузу, обвожу взглядом зрителей.
Шансов почти нет. Факты, общественное мнение — все против меня. Но я заставлю их усомниться хоть на мгновение. Задуматься, поколебаться. Доставлю столько проблем, сколько будет в моих силах.
Взгляд выцепляет Фицбрука — тот сидит на одном из задних рядов, подавшись вперед и не сводит с меня глаз. Обиделся, не поверил, но пришел.
Толпа в зале обрела лицо и имя. Я говорю, обращаясь уже к нему. Только к нему.
— О равнодушии, с которым мы переходим на другую сторону улицы, заслышав крики о помощи. Не замечаем синяков на лицах у соседки и ее детей. Узнав об изнасилованной девушке, убеждаем себя, что она “сама виновата”. Она плохая, с ней что-то неправильно, а мы — хорошие, с нами этого не случится…
У меня нет доказательств. Только талант оратора. У Даяны красивый голос — глубокий и звучный. А я когда-то в детстве брала уроки художественного чтения и знаю, как управлять им. Когда нужно повысить, заставить звенеть, когда уронить до вкрадчивого шепота.
— С нашего молчаливого согласия не замечать подлости свершаются многие преступления. Насилие. Истязание. Работорговля. Я хочу рассказать про корабль по имени “Корунд”, который пристал в порту Арса год назад. Он проделал долгий путь.
И я говорю. Не излагаю историю Даяны сухим языком судебных протоколов, рассказываю ее, как страшную сказку. Фразы и жесты, дыхание и паузы, мимика — все служит одной цели. Загипнотизировать, заворожить толпу.
Нет, это не импровизация. Я тренировалась. Отрабатывала интонации, подбирала проникновенные слова. Сразу после того, как изучила “уложение” и поняла, что закон меня не защитит.
Остается одно — давить на эмоции.
Поразительно, но это работает. Они слушают. До тех пор, пока история не доходит до мадам Глэдис и ее методов убеждения.
— Протестую! — взвивается прокурор, разрушая сотканную моими словами магию. — Голословные обвинения без доказательств не могут рассматриваться в суде.
— Я готова предъявить доказательства хоть сейчас. Любой лекарь подтвердит, что у меня на лодыжке следы от ожогов.
— У-у-у… — выдыхает толпа. На меня смотрят. Кто-то с сочувствием, кто-то с презрением и ненавистью.
Нет, рассказ не переубедил их. Но заставил усомниться.
— А где доказательства, что эти ожоги сделаны по приказу мадам?! — упорствует обвинитель. — Мы знаем это только с твоих слов.
Судья мотает головой, словно вырываясь из власти транса. И сердито лупит молотком по столу.
— Принимается! Подсудимая, воздержись от обвинений без доказательств. И поторапливайся!
Я продолжаю, но теперь это непросто. Прокурор протестует в ответ на почти любую фразу, толпа переговаривается, оживленно обсуждая мой рассказ. Мысль что виктимблейдинг порочен, для них нова. И, пожалуй, что неприятна.
Но я все равно упрямо рассказываю про хашиму. Про полное бесправие, потерю воли и желания жить.
— Меня били и раньше. И били сильнее. Но когда ударил Бурджас в тот вечер, внутри как будто что-то лопнуло. Я поняла, что не могу так больше жить. И не стану. Что лучше умереть, чем оставаться жертвой. Что я сделаю что угодно, лишь бы это больше не повторилось. И я ударила его стулом, забрала деньги и сбежала.
Зал откликается возмущенным ревом. Я жду пока он не утихнет, не отрывая взгляда от Фицбрука. На лице лорда нечитаемое выражение, губы плотно сжаты.
Молчит… Удалось ли мне убедить вас, ваша милость?
— Вы спросите: признаю ли я свою вину? Да. Я напала на человека, ударила его и ограбила. Это преступление. Согласно “Уложению о наказаниях” за него полагается до трех лет каторги, и я честно готова отбыть их, если уважаемый суд посчитает меня виновной. Взамен умоляю лишь об одном: не оставайтесь равнодушными! Рядом с вами, на ваших глазах происходит преступление. Юных девушек крадут, продают в рабство, принуждают заниматься гнуснейшим занятием. Не проходите мимо. Пусть все, кто причастны к этой мерзости заплатят за нее!
Зал взрывается возмущенными криками. Журналисты строчат, прокурор громко протестует. Фицбрук смотрит на меня, не отрывая взгляда, под кожей ходят желваки. О да — он уловил упрек, понял к кому я обращалась.
Яростный стук молотка
