Ошеломленные верховные молча внимали, не находя слов даже на то, чтобы возразить, не веря в то, что Сулу сумеет осуществить задуманное. Это ведь бред! Божественная сила — это аксиома! Она незыблема! Она…
— Да свершится суд Хаоса! — с мрачной торжественностью провозгласил великий слепец, ударив веретеном о свою прялку.
И вперед рванулись разноцветные щупальца, с невероятной скоростью оплетая своих жертв, выпивая их силу и вырывая крики отчаяния. Хаос не делал различий, не смотрел на статус, перед ним все были равны.
Раздались новые вскрики ужаса — равнодушными не остались даже невиновные. На то, как Хаос выкачивает божественную силу, невозможно спокойно смотреть.
Но жадности в его пугающих преломлениях не чувствовалось, лишь неотвратимость.
Отростки Хаоса засветились пугающим серебристым сиянием — и наконец убрались, медленно втянулись обратно в разбитое зеркало, сыто шевелясь в космической пустоте.
Не выдержав, верховные обессиленно свалились, где стояли. Ильос тяжело рухнул на колени, переводя дыхание, Аквариа и вовсе побелела, судорожно дыша, хватая ртом воздух. Гром, словно оглушенный, возился, пытаясь встать, но ему на помощь никто не спешил.
Привыкшим к всесильности богам казалось теперь, что они ослабели в десятки раз. И как выполнять свою работу? Раньше все давалось мановением руки, а то и пальца, а теперь что? Ни силы, ни духов… Случись что, самим по каждой мелочи вылетать, как Ланежу?!
Да. Как Ланежу. В том-то и заключалась суть наказания.
Анихи кара Хаоса далась тяжелее, чем прочим, хотя лишнего Хаос не взял. Шаря, как слепой, в поисках опоры, он прислонился к тому самому ледяному кристаллу, который совсем недавно так рьяно проклинал.
— Весенний бог, — окликнул его Сулу, и тому пришлось открыть глаза, чтобы воззриться на старика.
Ну чего ему еще надо? И так уже… хуже некуда!
— Тебе как зачинщику отмерено еще одно наказание.
После этих слов в зале воцарилась мертвая тишина. Даже постанывания верховных и великих стихли.
— Чего еще ты от меня хочешь, старик?! — не сдержался Анихи. — Я принял твою кару вместе со всеми, хоть виноват не я, а тот, кто призвал этот кристалл! Опять мало? Успокойся, мы уже поняли принцип твоего суда — все виноваты, один Ланеж безгрешный агнец! А ведь когда восстал Сньор, бывший дух спасал духов, а не людей, да еще обзавелся силой Сньора под шумок и теперь устроил тут…
— А ты оставил ему выбор? — совсем иначе, вкрадчиво заговорил Сулу. — Довольно пустой ненависти, которую сам себе придумал. Ты ведь тайно мечтал с самого начала забрать у Ланежа самое драгоценное, просто потому, что ему, прежде не имевшему ничего, повезло получить такую наликаэ.
Анихи потрясенно воззрился на слепца, вдруг облекшего в слова те смутные чувства, которые он испытывал, пока Рэлико гостила в его чертогах.
— Зависть пускает ростки гнили в душе, — продолжил Сулу, — и она поражает сначала нутро, а затем отравляет божественную силу, пожирает ее, как тля или плесень… Не так ли?
Услышав это, Анихи смертельно побледнел, больше, чем когда Хаос выкачивал из него силу. Откуда он мог знать про лотос?.. Весенний бог уставился на Сулу, безмолвно и безропотно слушая великого слепца.
— Увидев, во что превратился цвет твоей силы, ты должен был бы задуматься, весенний бог. Такая порча проистекает только изнутри, срезать или лечить ее бессмысленно, ведь нужно исцелять пораженную дурными чувствами душу.
В душе весеннего бога упрямое нежелание принимать эти слова спорило с ощущением, что глубоко в душе наконец начинает расплетаться душащий комок непонятных ему самому переживаний.
— Все это зашло так далеко из-за твоей беспричинной зависти к тому, кто долго имел намного меньше тебя… и из-за того, что ты слишком неразборчив в выборе наликаэ. Если бы приглядывал за своей Сачирэ, искренне заботился о ней, то смог бы удержать ее от безрассудного ритуала. Но ты получил свое — и этим удовольствовался. Так не должны поступать боги, — старец тяжело вздохнул. — Ты обвинял Ланежа — а что сделал ты сам? Ты ведь мог спасти ее, если бы проведал хоть раз. Если бы не ограничился благословением издалека, а сам отправился к ней, ты бы почувствовал неладное, ощутил чужую силу. Твоя наликаэ погибла не из-за Ланежа… а из-за твоего же небрежения.
- Чуть опоздала, прошу прощения! Муз неожиданно сказал: "О, а давай-ка вот так…":)
Анихи рухнул на колени, схватившись рукой за кристалл. Чувственные губы дрогнули. В мутных, бурых глазах собрались слезы. В беспомощном взгляде тонуло страдание, то и дело меняясь местами с гневом и упрямым неверием.
Радужка подалась было к нему, но не решилась подойти, оставшись чуть в стороне, пряча взгляд. Через эту боль Анихи должен был пройти сам.
— И я ничего не мог сделать, — куда тише, совсем другим тоном произнес слепец. — Ни когда едва не погибла наликаэ Радужки, ни когда умирала твоя Сачирэ. Не ищи более виноватых. Судьбы богов плетут себя сами, Анихи, потому и способны влиять на судьбы людей. Такой судьбы желал ей Сньор. Не Ланеж. А если считаешь, что я не объективен сейчас… Посмотри.
По мановению руки к Сулу покорно подвинулись два полотна. Первое зависло у левой руки слепца и медленно развернулось. Слепящее взгляд нежным сиянием бессмертия, оно было поистине великолепным и отличалось первозданной чистотой. Оно было не совершенным, нет, это невозможно ни для одной судьбы, но так гармонично переплетались в нем серебряные и цветные нити, что оставалось лишь одно чувство — восхищение. Наверное, кого-то из великих или верховных, иначе и быть не может!
— Это Ланежа, — сообщил старец.
Его слова были встречены немым удивлением. Только Жнец кивнул, да Радужка улыбнулась, любуясь.
Помедлив, Сулу со вздохом прибавил:
— А вот твое.
С шелестом по правую руку слепца развернулось второе.
Начинался отрез ровно так же, как предыдущий, только ярких, разноцветных нитей было куда больше, и узор не отличался постоянством, оставаясь, впрочем, гармоничным и изысканным. Но ближе к нижнему краю…
Словно белесая плесень местами пробилась среди сияющих нитей, зловеще бугрилась среди них, выпустив черную бахрому, оплетая жадным пауком иссохшие, выцветшие соседние петли и вызывая лишь одно чувство — отвращение.
У богов поневоле вырвался вскрик. Не отрываясь, смотрели они на полотно весеннего бога, и всякие сомнения в правоте Сулу стремительно их покинули. Анихи совершенно сумасшедшим взглядом уставился на порчу, так похожую на ту, что охватила его лотос.
Не ощутить искренность Сулу было невозможно, как и не посочувствовать заблудившемуся весеннему богу. Можно было бы обвинить его во всем как подстрекателя… Но теперь каждый наконец признался себе: они сами во всем виноваты, сами предпочли поверить гневным словам, а не собственным глазам — потому что каждый страшился узреть собственное полотно и увидеть на нем то же самое.
— Тот же узор и те же пятна были на полотне твоей Сачирэ… и Сньора, — с тяжелым вздохом произнес Сулу.
Из груди Анихи вырвалось глухое рыдание. По мертвенно-бледным щекам побежали прозрачные капли. Он содрогнулся, сгорбился, словно мучительно заболело что-то в груди. Ударил по полу кулаком, словно пытаясь изгнать таким образом боль.
Не посочувствовать заблудившемуся богу в этот миг было невозможно. С полотном не поспоришь, все знали, что Сулу лишь вьет нити для судеб богов, но не ткет их.
…Сам виноват… и вправду, сам… И больнее всего сознавать, что Ланеж с самого начала был прав… Неужели он как бог настолько несовершенен?!
…Не столько как бог, сколько как покровитель.
Это он недоглядел за Сачирэ. Он благословил ее, тем самым дав Сньору свои собственные силы. Возможно, в ней он мог бы найти такую же наликаэ, как Ланеж — но с привычной беспечностью и праздностью держался поодаль. Если бы не тянул, если бы больше участвовал в ее жизни, если бы узнал ее мечты, устремления, желания, а не полагался на то, что теперь Сулу все устроит по своему разумению…
