Обвинял Ланежа — а сам едва не пошел по пути Сньора! Глупец… Ведь совсем недавно он думал о том, что Мир даже полезно было бы пробудить, и подумаешь, что там сделается с людьми и духами!
Это он виноват, что Сачирэ…
Но ее больше нет. И как бы он ни злился на Ланежа, какие бы козни ни плел — она не вернется. И ее предательство не сотрется из его памяти.
Слезы чаще закапали — странного буроватого оттенка.
Анихи поднял голову, заставляя себя снова посмотреть на свое полотно, запоминая эту неприглядную картину. И глаза его, ярко блестящие сейчас, наконец понемногу начали обретать привычный зеленый оттенок, словно слезы смывали с них отвратительный бурый налет.
— Испытывать боль — естественно, — продолжил Сулу. — Но она не должна перетекать в ненависть. Признать вину и вырвать плесень из собственного сердца бывает очень больно, весенний бог, но необходимо, если не хочешь сам пойти по пути Сньора.
Анихи кивнул, утерев слезы и стиснув зубы. Любой бог пойдет на что угодно, лишь бы убрать эту плесень с безупречного рисунка собственной судьбы!
Сулу явно дает ему шанс реабилитироваться. Наказание, конечно, будет, но, похоже, никто не собирается его хватать и заточать, как Сньора…
На Ланежа у него по-прежнему глаза не смотрели, но со своими духами он побеседует по душам, как немного успокоится. Видимо, они были не так уж и неправы…
И других наликаэ лично проведает, едва придет пора выезжать!
Встрепенувшись вдруг, Хаос осторожно коснулся тонким щупальцем самого большого пятна на полотне. Одновременно второй отросток медленно, как-то вопросительно приблизился к Анихи.
Криво усмехнувшись, бог не стал уворачиваться, наоборот — выпрямил спину, расправил плечи, раскинул руки в стороны.
Хаос прильнул к его груди, коснулся над самым сердцем, и тут же отпрянул.
Анихи неожиданно содрогнулся от приступа жестокого кашля, перемежаемого мучительными стонами. Затем сплюнул красно-бурым на золотые плиты — и, тяжело дыша, замер.
Шевельнулся, дрожа; встал, опираясь спиной о кристалл.
Боль в груди притихла, и мучительная злоба наконец улеглась, словно внезапно ослабело то, что так долго отравляло ему сердце.
И плесени на полотне стало меньше. Самое уродливое пятно ее оказалось уничтожено Хаосом.
На опустошенной душе весеннего бога впервые за долгое время воцарился относительный покой. Вина останется, как и гнев, и, может, даже зависть, и неприязнь… но теперь он будет настороже, он научится контролировать свои порывы. Он не станет вторым Сньором, не желает им становиться! Весна не падет так низко, как однажды пала зима! Уж если даже Ланеж выдержал, хотя грозили его наликаэ, то он тем более разберется с собой! Может, не сразу, но он справится!
Сулу пристально посмотрел на него, кивнул собственным мыслям. Мановением руки убрал оба божественных полотна.
— Ты принял решение, весенний бог. Теперь выслушай, какое я предполагаю наказание за твое небрежение.
Пауза была зловещей, но Анихи молча, спокойно ждал, больше не пытаясь возражать или возмущаться.
— Ты лишаешься права на новых наликаэ до тех пор, пока живы нынешние. И за судьбой каждой из них ты должен лично проследить, лично должен каждой принести счастье, не полагаясь ни на меня, ни на Ранмею, ни на кого-либо из богов или духов.
— Никто не имеет права вмешиваться в отношения между богом и наликаэ! Такие ограничения — полный бред! — возмутился вполголоса Гром.
Но Анихи удивил всех. Его лицо вдруг просветлело. Затем он утер с лица слезы и кровь, поклонился великому слепцу и сорванным, хриплым голосом произнес:
— Принимаю, о великий. И исполню — в память о Сачирэ.
И Сулу впервые улыбнулся — так, как родитель мог бы улыбнуться непослушному, но раскаявшемуся в проступке ребенку.
Этого уже никто не увидел, но в самом низу полотна судьбы весеннего бога робко вильнули новые нити, сплетая свой узор из молодых листьев с розовыми бутонами.
— И еще кое-что… Гестии даруется поблажка, — неожиданно прибавил Сулу, отпихивая рукой назойливо вьющееся вокруг маленькое светящееся полотно. — Я вижу, Адаш хочет помогать во что бы то ни стало, а раз так — пусть остается при тебе.
И старуха-Земля вдруг просветлела лицом и улыбнулась, несмотря на слабость.
— Спасибо, — проскрежетала она.
— Хорошенькое дельце! Кому поблажку, кому по шее! Ланеж, значит, себе новых духов создает, гармонию нарушает, а получаем за это мы?! Справедливо, нечего сказать! — не сдержался Гром.
— Ни один из богов не способен создать духа! — внезапно рявкнул Сулу, да так, что у доброй половины присутствующих колени подогнулись — даже щупальца Хаоса в стороны шарахнулись. — Такую судьбу его наликаэ с благословения Мира и на основе нитей Его великого полотна, сплел я!
Это заявление было встречено звенящей тишиной.
— Снежный бог благословил свою наликаэ и попросил исполнить ее заветную мечту. Она же мечтала о безусловной, бесконечной любви. И ее щедрой, нежной, чистой душе такую любовь во всей Вселенной мог дать только Ланеж. Она — не противоестественное порождение стужи! Вспомните, когда вы сами создавали нового снежного бога, то не считали это грехом! Здесь тоже соблюден древнейший принцип — дух питает жертва. Вот что происходит, если жертва бога питает дух человека, если бог любит со всем пылом, жертвенно, больше, чем самого себя, любит так, что находит силы даже отказаться от этой любви!
Вот теперь вздрогнул даже Танатос, побледнел, приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать — но с белых губ не сорвалось ни звука.
— Ланеж — то, что связывает вас с духами, — уже спокойнее продолжил Сулу. — Она — то, что связывает вас с людьми. Она меньше бога, но больше духа, и она человечнее всех вас вместе взятых. Она — Зимний огонь, Сердце зимы, Душа Севера, символ того, что зима может быть не только морозной и черно-белой, но яркой, праздничной, полной света и смеха. И заодно напоминание вам о том, что все меняется. Напоминание о том, с кем и для кого вы существуете и действуете. О том, что для Мира нет ничего невозможного.
Воцарилась тишина. Богам, пораженно уставившимся на Рэлико, больше нечего было сказать. Сулу был прав, прав во всем. А они — преступно самонадеянны.
Когда-то именно Сулу сплел для Ланежа новое полотно. И если он сделал то же самое для этой смертной…
На Рэлико теперь смотрели как на чудо самого Мира.
— Принимаете ли вы наказание теперь, о боги? — сурово спросил Сулу.
— Как будто есть выбор! — буркнул Гром, но уже без вызова.
— Принимаем, — хором отозвались все остальные.
— Тогда… — Сулу вытянул вперед руки, на которых покоилось веретено судеб. — Время пришло. Главный стихийный бог! — громогласно разнеслось по Чертогам. — Воспрянь от сна!
— С каких пор у нас есть главный стихийный бог? — не удержался Гром.
Серебряная нить, оплетавшая чертоги, оживилась, встрепенулась и скользнула к веретену. Хаос сделал то же самое, выделив свою нить. Веретено полыхнуло не хуже сверхновой, раскалилось добела.
И Сулу метнул его через весь зал — прямо в синий кристалл, в недрах которого укрылся от неправедного суда снежный бог.
Удар показался богам совсем легким. Кончик веретена тихонько ткнулся в гладкую поверхность — и только.
Однако в следующий миг по нетающему льду с тихим хрустом пробежала тонкая, не шире волоса, трещина. И от нее серебристыми узорами потянулась изморозь, расписывая стены Золотых Чертогов, посыпалась мелкая снежная крошка, свиваясь в воздухе в диковинные инеистые цветы, которые распускались, чтобы тут же увянуть, уступив место следующим. Пронеслось зимнее дыхание, развеяв запах затхлости, который до того боги даже не замечали.
— Ланеж, главный стихийный бог! Восстань! — вновь повелел Сулу.
Но удивиться услышанному боги не успели.
— Он — снег, — продолжил громовой голос, в котором диссонанс слышался отчетливей, чем прежде. — Она — зимний огонь. Он — тьма зимних ночей. Она — свет зимних звезд. Он — холод сильнейшей стужи. Она — тепло, вечно горящее в сердце. Отныне и навеки такой будет зима!
