— А можно посмотреть?
— А мне что жалко?
— Конечно можно. — Говорю. — Держи — протянул ей прямоугольник пластика.
Сам встал. Хозяйство ведь на мне, и человек больной в придачу. Осмотрелся вокруг и с ящика Тимкиных Светляков забрал.
Моим уже спать было пора. Иссветились уже все. Еле шевелятся. Спать хотят. Есть хотят. Пить.
Я открыл шторку в Тимкином фонаре и осторожно подул на Светляков. Те заворочались, зашевелились. Заискрились оранжево радостно.
Почуяли нового хозяина. Радуются. Сытые, довольные, отдохнувшие они теперь хоть целый день светить смогут. А этим спать пора.
Я взял с рюкзака, расстеленного на полу, свой недоеденный брикет, и осторожно сколупнул несколько крошек. Размял их в труху. Бросил в свой фонарь.
— Ешьте. Ешьте. Потом попить дам — Я положил потускневший фонарик в сторону и посмотрел на Веру. Она, сидела как-то, странно выпрямившись, смотрела на картинку пристально, словно хотела глазами дырку в ней просверлить.
— Самсон, а почему они все одинаковые? Мы же разные все? У Изгоев глаза раскосые, у Солдат большие, и в черепе глубоко сидят. У Храмовников кожа с костей свисает, как плесень на стенах. У Бегунов ноги длинные да толстые. Каждый свое делать приспособлен. А у них нет? Почему?
Я пожал плечами.
— Откуда мне знать Верунь? Не знаю я, правда. Я же, как и ты Последников даже на картинке в первый раз вижу. А разговоры они разговорами и останутся, кто бы и чего бы про них не рассказывал.
Я взял в руки рулончик протеинов и аккуратно примерился разрезать его пополам. Вере еда нужна и мне еда нужна. И не грибы, какие ни будь которое без ферментов не съесть. А что ни будь, что телу ближе.
— Ты будешь? — Показал я Вере на еду.
— Буду… — Потупилась девочка. — Я размахнулся и аккуратно развалил ножиком рулончик на две половинки.
— На вот. Ешь. А сахар мы на потом оставим. Хорошо?
— Хорошо, Самсончик, хорошо. — Проговорила Вера, активно пережевывая вяленое мясо.
— Ну, да. Протеины — это мясо и есть. Его Химики из наших же клеток вырастили, вычистили, обезвредили по всякому, чтобы дольше оно хранилось.
— Воду из него убрали почти всю и вот она еда — самая вкусная, пожалуй, после сахара.
— Самсон, а почему Небо голубое? — Я, уже надкусив свою половину протеинов, едва не подавился.
— А где ты его видишь то?
— А вот это не Небо разве? — Вера ткнула пальчиком в картинку. Я пожал плечами.
— Небо, наверное.
— А, правда, оно красивое?
— Правда.
— А, правда мы на Крышу пойдем, и Небо посмотрим? — Я поежился.
— Странные все — таки эти женщины. Когда болеют или поранятся жалко. Когда улыбаются или по щеке гладят хорошо. А вот когда вот так вот словами, словно горошинами по голове, то совсем плохо. Перестаю я понимать, что они хотят.
— Пока не доешь и не отлежишься — не пойдем. — Сказал я как отрезал.
— А, я выздоровею. Обязательно. Мне уже совсем — хорошо. — Вера прервалась на секунду, задумалась.
— Мне опять Ландгрувер снился. — Я обиженно поджал губы.
— Что — то слишком часто ей Ландгрувер снится. Слишком.
— И чего? — Спросил я и опустил на глаза брови.
— А вот… — Хитро улыбнулась Вера. — Он мне про Небо рассказывал. Он мне про многое рассказывал. Про Династов, про Королеву и Короля. Про Уиллисиса какой он умный и старый. Он все-все знает. Про нас с тобой рассказывал.
— Кхе… — Прыснул я презрительно. — Снам нельзя верить. Сны они всегда обманывают. Вот, скажем, снится тебе вода. Много снится. Свежая она, да прохладная, а просыпаешься, и нет ее совсем. Или грибы жареные под белковым соусом. Мне вот они снились, а не попробовал я их до сих пор. Чего же в них верить?
— Не хочешь не верь! — Насупилась Вера и отвернулась. Ела дальше молча.
Я пожал плечами.
— Странные они все — таки, эти женщины. Очень странные. — Я достал флягу, отвинтил колпачок и, мирясь, протянул его своей спутнице.
— Верунь, водички попей. Без воды плохо еда переваривается. Да, и надо тебе. — Вера повернулась и вроде бы, совсем не обидевшись, приняла флягу из рук. Сделала три больших глотка и вернула мне ее обратно. Я плотно завинтил крышку и положил фляжку на рюкзак.
— Самсон, а, Самсон… — Снова прищурилась Вера.
— Чего тебе? — Я удивленно поднял на нее глаза.
— Никак я за ней думать не успевал. То злиться она, то радуется, то плачет, то смеется через секунду.
— А ты можешь Светляков на минуту погасить?
— А зачем? — Открыл я рот.
— Ну… Так… Надо… — Вера продолжала сверлить меня хитрым взглядом. Я пожал плечами и прикрыл шторку на фонаре. Светляки недавно отдыхали, и засыпать не хотели, светили по — прежнему, ярко, но уже с зеленым оттенком. Злились.
— Недовольные они, что их не спрашивают светить им или нет. — Я не стал долго с ними возиться. Просто сунул фонарь в рюкзак.
В норе стало совсем темно. Только реактор светился красными пятнами.
Я сморгнул. Протер глаза.
— Не привык я совсем ничего не видеть. Хотя, пусть. Безопасно здесь. Пусть Вера выдумывает, что хочет. А я подремлю немножко. Может быть, и сам, что ни- будь во сне увижу.
Я прислонился к стойке нар лбом, и с блаженным выдохом задремал.
Изгои засыпают быстро.
# # #
— Ты поступил опрометчиво, Ландгрувер. — Уиллисис устало опустив плечи, сидел на высоком стуле, похожим на королевский трон.
Высший Храмовник — большая должность, однако, выглядел трон беднее, чем королевский. Металл, камни. Красивая ковка. Резьба. Чеканка. Драгоценного дерева не было совсем.
Перед ним на коленях, склонив голову, стоял Ландгрувер.
— Ты слушал без меня, младший. Ты рисковал собой. Ты рисковал теми, кого слушал. Ты смотрел? — Говорил Храмовник.
— Да…
— Ты видел?
— Да…
— Не послушание карается Храмом, младший. Карается строго. Ты этого не знал?
— Я знал, учитель. Именно поэтому, я попробовал слушать и смотреть сам. — Уиллисис покачал головой.
— Ты приказал им идти на Крышу?
— Нет, учитель… — Ландгрувер комкал свою тогу, хрустел пальцами. — Я просто рассказал Веронике о Крыльях.
— Ты рассказал ей все?
— Почти, учитель.
— Они должны вернуться в Город, младший. — Ландгрувер поднял большие выпуклые глаза на Храмовника.
— У них будут Крылья, Учитель. Им нельзя возвращаться в Город. Другого шанса у них уже не будет.
— Это не тебе решать. Вернуть их в Город приказала Королева. Ты ослушаешься Династа?
— Но… — Ландгрувер замялся. — Мы не можем решать за них. Ведь так?
— Возможно… — Уиллисис качнулся на троне, выпрямляясь.
— Но они будут введены в заблуждение, если не будут знать всего…
— Но, зная все, они никогда не решаться пойти снова.
— Или пойдут сразу. Тем более, что, я не все рассказал вам, учитель. Я не был в этом уверен, поэтому промолчал. — Ландгрувер склонился еще ниже.
— Я, прошу простить меня, учитель, или наказать. Я готов.
— О чем ты умолчал, младший?
— Я не уверен, Учитель. Я слушал, я видел, но я не уверен в том, что я прав.
— Говори. Выводы сделают другие. Ты должен лишь слушать и смотреть.
— Мне показалось, что Вероника проснулась, Учитель. У нее Тепло вот здесь. — Ландгрувер положил ладонь себе на грудь.
— Тепло? — Переспросил Уиллисис. — Каким оно было?
Ландгрувер закрыл глаза. Откинулся назад. Запрокинул голову, выискивая в своей памяти образы того, что увидел.
— Тоска… Страх… Жар… Самсона нет. Тепло… Нежность… Любопытство… Тепло… Тепло… Самсон рядом. — Он открыл глаза.
— Оно зеленое Учитель. Оно похоже на довольных Светляков. — Храмовник думал почти минуту, потом, словно решив для себя что то, проговорил медленно и ровно.
— Встань, младший. Присядь рядом. — Ландгрувер встал с колен. Сел на пажеский кованый стульчик, обитый пурпурной тканью.
— Я не знаю, хорошо это или плохо, Ландгрувер. Очень плохо, что Изгоев с каждым годом становится все меньше, и мы должны дорожить каждым. — Он замолчал на минуту. Качнул головой. — Но оставлять их в Городе — значит лишать сам Город надежды.
