Вот черт, я что, вслух хохотала?!
Сделала невинные глазки и повернулась к Максиму. Ну наконец-то!
— Максим, не язви, тебе это не идет! — чего он такой хмурый? — Как дела? Все нормально?
— Нормально, все хорошо, вот только… — он осекся и посмотрел в сторону открытой от жалюзи «стекляшки» — кабинета Грымзы.
— Что — «только»? Максим, не пугай меня!
— Да нет, все в порядке. А ты чего сегодня вся такая… такая…умм… — он закусил губу.
— Непривычная?
— Да нет, наоборот, очень даже привычная! — слишком уверенно заявил он.
— Это-то и пугает… — мне послышалось, или он правда это сказал?
— Все для тебя, Максимушка, все для тебя! — вытянулась по стойке «смирно» на стуле, выпятив грудь колесом.
Он возвел глаза к потолку, пошевелил губами, кажется, считая, как минимум до десяти, и приступил к работе.
Внутренние солдатики требовали боевых действий и свернули лагерь для отдыха, готовые к наступлению. Пора!
— Максим, можно с тобой поговорить?
— Да, да… я слушаю, — оторвался, наконец, от документов.
— Давай выйдем.
— Давай. Может быть, здесь поговорим? Что-то случилось? Тебе помощь нужна? С удовольствием помогу.
— Нет-нет, это личное!
Максим нехотя поднялся и пошел за мной к дверям.
Солдатики внутри приготовились к бою и в предвкушении поглядывали на победный флаг. Вот сейчас я ему скажу о своих чувствах, и он поцелует меня, и мы вернемся в наш рабочий улей уже другими людьми. Меня затопила волна нежности к нашему общему будущему. Представилось, как Максимка целует меня перед и после рабочего дня, придерживает двери, пропуская в кабинет, или на выходе, и при этом смотрит родными глазами, наполненными неприкрытой любовью.
Мы встали у окна в углу коридора. Максим присел на подоконник, сложив руки на груди, оказавшись на одном уровне со мной. Я улыбнулась. Облизнулась. Внутренний солдатик дает команду:
— Пли!
И я плюю. То есть плию. В общем, начинаю.
— Максим, мы знакомы с тобой сто лет. И даже больше, — делаю шаг как можно ближе. — Мы уже не просто знакомые, а даже, можно сказать, родные люди, — еще один шаг. — Столько лет провели бок о бок в школе, и сейчас работаем вместе, мне кажется, что это судьба ведет нас рядом, чтобы мы были вдвоем, ты так не думаешь? — заглядываю в его посветлевшие на солнце карие глаза.
Глаза улыбаются, и горят, и блестят, но сам Максим напряжен.
Он жадно осмотрел мое лицо и выпрямился, отвернувшись к окну.
Нервно взъерошил волосы, оперся обеими руками о подоконник.
Вздохнул.
Смотрю на него ясными глазами с радостным предвкушением. И медленно понимаю, что что-то идет не так. Вообще не так должен вести себя мужчина, которому практически в любви признаются!
— Ален, ты выбрала неудачное время, чтобы пошутить надо мной.
Даже не поворачивается ко мне.
— Мы стали другими. Я больше не тот мальчик, что был влюблен в тебя. Я думаю, и тебе не нужно сейчас играть со мной, надо мной… Прости, если говорю что-то неправильно, — вполоборота он повернулся ко мне. — Но тебе нужно оставить эти игры, это даже не смешно. Ты прекрасная девушка, прекрасный человек, но я не хочу быть твоим очередным трофеем, твоей собственностью. Да и зачем тебе Я? Вокруг тебя итак множество ухажеров, протяни руку да выбери любого.
Он неожиданно обернулся. Отошел дальше по коридору.
— Прости, но тебе нужно оставить эту мысль. Я не нужен тебе.
Он развернулся и чуть ли не побежал по коридору. От меня. От оглушенной и растерянной меня.
Я прижалась лбом к холодному стеклу. Главное — не разреветься. В конце концов, это не конец света, кого не бросали? И я бросала, и меня. кажется. бросали… так больно…не знаю, может быть, в детском саду?!
Мои солдатики растерянно побросали оружие и ревели, глядя на сугробы за окном. Вслед за ними разревелась и я.
— Эй, Ален, ты тут? — сквозь отчаянное шмыганье услышала я голос Ульяны. Подружка сразу поняла где меня искать — в подсобке, где хранился нужный и ненужный инвентарь. Я сидела на каком-то барабане, чтоли, укрытом мешковиной и всласть ревела, жалея себя, свою загубленную молодость, представляя себя одинокой старухой с котами, прикармливающей на лавочке голубей. Мысленная старуха из меня получилась какая-то странная, с яркими красными губами, в шляпе с пером, меховом зеленом тулупе. В общем, жалкое зрелище. От этой мысли стало почему-то еще горше и я снова заревела в голос.
— Похоже, тут, — донесся до меня сначала голос Ульянки, потом глухой стук, звон разбитого стекла, короткое ругательство и стук каблучков, остановившихся возле моего барабана.
— Чего ревем?
— Меня Максим брооосил!
— Какой еще Максим?
— Леонииидыч!
— Какой еще Леонидыч?
Ну что за тугодумность у такой образованной барышни? Я даже перестала реветь и уставилась на нее, оторвав ладошки от лица.
— О боже.
Я снова закрыла лицо руками.
— Видинеев, чтоли?
Я кивнула.
— Не поняла. Вы что, встречались? И ты мне ничего не сказала? Он тебя бросил? Или ты его? Он тебя обидел? Ничего не понимаю!
Конечно не поймешь, если будешь так тарахтеть!
Я укоризнено посмотрела на нее сквозь пальцы.
— Так. Давай по порядку.
Она опустилась передо мной на корточки и приготовилась слушать, поглаживая рукой коленку.
Не знаю, с чего начать. С того, что привыкла к своему однокласснику сто лет назад, когда пересела к нему за парту в восьмом классе? С того, что догадывалась в глубине души, что он был в меня тайно немного влюблен, как почти вся параллель? Или с того, что когда увидела его в этом ужасном пенсионерском прикиде, подумала, что этот высокий парень столько для меня значит, олицетворяя собой все самое хорошее, и став напоминанием о прекрасном школьном времени? А может быть с того, что проводя с ним так много времени, я прикипела к нему душой, и судя по тому, как у меня волоски вставали на руках от прикосновений к нему, — и телом? Или может быть, с контрольно удара по моему сердцу — с того, что когда я увидела его дома, таким милым, мягким, родным, я подумала, что хочу, чтобы мы принадлежали друг другу? И принадлежали другу другу вполне серьезно, со всеми потрохами, надолго, и даже, как бы это ни звучало, — навсегда?
И захлебываясь в словах, перепрыгивая с места на место, я поведала подружке краткую историю своего падения в ужасную пропасть под названием Чувства.
Ульяна молчала. Молчала даже после того, когда я выплакалась и выревелась.
— Ну? Долго будешь молчать-то? Утешай давай!
— Кого?
— Да, психолог на телефоне доверия из тебя будет никакой! Уволят за профнепригодность через две секунды! — разозлилась я.
— Чего это меня сразу уволят? Вот тебя не то что уволить, треснуть хорошенько надо по макушке!
— Меняяя????? — удивление во мне граничило с яростью.
— Ну конечно. Пристаешь к начальнику, понимаешь ли, вспомнила она, что он ей списывать давал! Воспылала любовью после совместных занятий спортом! Решила, что раз соизволила на мальчика внимание обратить, он должен к ее ногам переспелой грушей брякнуться! А если он боится? Боится, что ты его отвергнешь, после нескольких дней ворочанья за нос. Кстати, есть такое слово: ворочанье?
— Нет.
— Значит, боится, что ты его отвергнешь после нескольких дней, как поводишь за нос ради своего самолюбия! Вы столько вместе учились, ему ли не знать, как ты с мальчиками обращаешься? Двадцать семь лет, а все туда же! Парни на неделю, флирт постоянный со всем, что движется, прямо перед его носом, в рабочем кабинете, который, между прочим, не кабинет, а аквариум, тут даже цвет лифчика скрыть нельзя!
— Хватит завидовать, Федосова!
— Значит, так. Соберись, тряпка!
Мои солдатики подняли голову, выкинув сопливые платки.
— Ну подумаешь, отшили тебя. В первый раз, чтоли? Соберись! Платье расправь! Вытри уже этот ужас под глазами, да не моей юбкой, Воробьева! Ты еще мне высморкайся туда! Вон, краешком этой тряпочки, да аккуратнее, что ты тушь по подбородку-то размазываешь? У тебя столько дел! Корпоратив, а он, к слову, уже через неделю. И через девять дней — Новый год! А ты со всеми этими догонялками Максима и платье себе, наверное, даже не купила?!
