И взгляд блуждающий остановился на окнах. Ни решеток, ни колючих заграждений. Распахни и лети вниз, как птица без крыльев. Подошла медленно, распахнула окно и влезла на подоконник. Еще мгновение, и все закончится… красиво и очень быстро.
— Вернуть… хочешшшшь… хочешшшшь…?
Обернулась резко и увидала посередине комнаты черную змею… ползет в мою сторону, извивается, отливает зеленью, и язык ее тонкий, раздвоенный то показывается, то исчезает. Вокруг ножки стола обвилась, по стене скользнула и об пол ударилась, мгновенно обращаясь в бабку Пелагею. Но не в настоящую с телесной оболочкой, а в тень ее, трепещущую и прозрачную.
— К сестре моей ступай… к Тине… живые цветы даст… но взамен возьмет дорогое…
С подоконника шагнула, прижимая руки к саднящим ребрам, к занемевшему горлу.
— Все отдам… что ни попросит. Отдам.
— Подумай… трижды… обратной дороги не будет. Может, вот оно призвание твое — царской женой стать и Навью править.
— Нияна я… пусть и не жена, сердце он мое и душа моя. Ему принадлежу. Ребенок его во мне. Или в землю за ним уйду или только его буду.
— Или ниччччччья, — прошипел образ Пелагеи, исчез и появился где-то у окна, а сквозь него просвечивают шторы позолоченные и оконные рамы из цветных стекол.
— Зачем тебе мне помогать?
— Значит, надобно, ежели помогаю… меня слушай, и все получится. Сердце Нияна в подземелье, на цепях в хрустальном ларце заперто. На рассвете сожжет его царь, и поздно будет.
— А что же мне сделать? Что сделать?
— К воде иди… Тину, сестру мою единокровную, зови. Прядь волос в воду брось и скажи "взываю к тебе, повелительница дна болотного, и весточку от Паланьи принесла вместе с дарами". И делай все, что велит она…
— А… а как сердце вернуть? Как я из комнаты выйду? Меня стерегут, по пятам за мной ходят. Григорина псов своих натравит, и они след тотчас возьмут…
— В воду окунись и скажи "спрячь скорей водица того, кто в ней родился"…и не увидит тебя никто. До тех пор, пока вода не обсохнет.
— Ларец как мне открыть?
— Если сердце свою истинную узнает, вспыхнет, и даже хрусталь расплавится. Тряпкой мокрой его накрой, в руки бери и беги к болотам. У переправы Кикиморе взятку дашь… какую она сама попросит. Заведет она тебя в самую трясину.
— Сгину я там…
— Не сгинешь, если все сделаешь, как я сказала…
— А ежели не сплавится хрусталь? Как мне сердце достать? — в отчаянии спросила я. Не истинная я ему. Так, девка без ума влюбленная. Истинной своей не сделал и замуж не звал.
— Ежели нет… то и не надобно тебе его возрождение, и никому не надобно. Не сбудется пророчество. Не время. Не та и не тот.
— Какое пророчество?
Но тень исчезла, а змея в окно выскользнула… только шторки туда-сюда раскачиваются.
Я к кувшину с водой бросилась и плеснула на себя воду, обливаясь с самой макушки и до ступней ног.
— Спрячь скорей водица того, кто в ней родился.
И… ничего не почувствовала. Застонала от досады, к окну бросилась, чтобы змею позвать или высмотреть. Но резкий порыв ветра закрыл рамы, и я вдруг поняла, что не отражаюсь в них. К зеркалу подбежала, а там пусто. Нет меня. Только на полу капля воды, и свежестью пахнет.
* * *
В подземелье лестница ведет узкая, крутая. Из скользкого камня, без перил и поручней. Как будто в воздухе повисла, в самой черноте. Я мимо стражи прошла, никто меня не увидел, и по ступенькам спускалась, стараясь вниз не смотреть. Внутри прохладно, жутко. И отчаяние сплелось с надеждой и диким желанием вернуть Аспида. А под ногами уже лед, и ноги примерзают к ступеням, а меня, насквозь мокрую, пробирает адским холодом.
С каждой ступенькой как в преисподнюю иду… А если не смогу сердце достать, если им не избрана, если не нужна ему была, то как спасти?
С последней ступени в темноту шагнула и… поняла, что ничего совершенно не вижу. Ни сердца, ничего совершенно. Как будто в черной дыре стою. Пошла вперед наощупь. Ногами только пол холодный чувствую, куда иду, не знаю. Но когда несколько шагов сделала, повсюду вспыхнули факелы, и я увидела, как на двух массивных, покрытых инеем железных цепях раскачивается закованный в железные браслеты, прозрачный ларец, а внутри него сердце лежит… мертвенно синее, покрытое искорками льда. Как будто закристаллизовалось оно. Подошла близко и… застонала от разочарования. Не почувствовало оно меня. Так и лежит там, на дне. Как кусок льда.
— Если… не заберу тебя отсюда, сама здесь навечно и останусь, — прошептала очень тихо и обхватила хрусталь обеими руками, склоняя к нему голову, чувствуя, как слезы катятся по щекам. — безродная человечка, так ты меня называл. Глупая человечка. Такая глупая… только я теперь точно знаю, зачем в мир этот попала. Твоей родилась. Даже еще когда не было меня… уже тебе принадлежала, и не было у меня иной цели. Для тебя рождена, для тебя и умру… и сына нашего с собой заберу.
Вспышка жара была внезапной и очень сильной, настолько яркой, что я на секунду ослепла. Хрусталь под пальцами стал как кипяток и стек горящими каплями на пол, словно воск, а я сердце ладонью поймала. Ярко-алое, горящее пламенем. Платком мокрым накрыла и к ступеням метнулась, чувствуя, как от ликования дух перехватывает, и мое собственное сердце так же пылает и горит, как и драконье в платок спрятанное.
И куда бежать теперь? Где они болота эти… Как узнать? Но ноги сами ведут, бегу, не знаю куда, по тропинкам, по саду, мимо охраны, которая все еще не видит меня… Не видит пока мокрая, а значит, бежать надо быстрее. А впереди меня арка, по бокам сотни факелов, торчащих из драконьих пастей. Но нет времени и останавливаться нельзя. Побежала под аркой, и от жара кожа горячей становится, и чувствую, как одежда на мне высыхает, как волосы больше к спине не липнут… а значит, и невидимость моя испаряется. Пока крик не услышала.
— Эй. Ты. Кто такая?
И побежала быстрее, не оборачиваясь.
— Тревогааа. Ату ее. Взять, — затрубил горн, и я услыхала позади себя лай собачий, грубый, жуткий. Помчалась быстрее, в траву спрыгнула ногами горячими. В руках сердце держу и к себе сильнее прижать боюсь, чтоб не треснуло, не разбилось.
Кусты и деревья в волосы впиваются, плющ проклятый путает мои лодыжки, пытаясь удержать, колючие ветви терновника по лицу царапают. И позади слышится дыхание псов, зловонное, едкое. Оно до меня доносится и вызывает тошноту.
А сквозь него наконец пробивается запах тины. Значит, болота рядом, и надо бежать быстрее. Но ноги устали и исколоты, лицо в кровь исхлестано ветками. Собачьи пасти вот-вот в пятки вцепятся. Обернулась и от ужаса чуть не заорала — трехголовые, жуткие твари изрыгают синее пламя и несутся следом за мной. И не так за себя страшно, как за ношу свою бесценную.
До воды еще несколько метров осталось, но я уже не добегу… Остановилась, сердце к себе прижала и… вдруг увидела, что псы не идут дальше. Остановились, поскуливают, лапами перебирают, но не идут.
— Твари уродские. — крикнула я.
И шаг назад сделала, нога поплыла по грязи, и меня тут же затянуло в черную жижу. С такой стремительностью, что я от неожиданности громко вскрикнула. Псы покрутились возле берега и исчезли в кустах мертвого леса. А я, тщетно барахтаясь, пыталась удержать свой сверток на весу, подняв руку вверх. Вспомнила, как учила когда-то мать, когда трезвая была, что в болоте дергаться нельзя, иначе засосет еще сильнее и глубже. И где она, кикимора эта? Где искать ее?
— Спасите, — едва слышно прошептала. — Помогите, — уже громче. — Кто-нибууудь. Спаситеее.
— Че орешь?
Захлебываясь, почти по горло в жиже я с трудом повернула голову и увидела, как навстречу на деревянном плоте кто-то плывет с фонариком в руках. Запах тины и тухлой рыбы стал отчетливей.
— Помогите мне… пожалуйста, — взмолилась, пытаясь рассмотреть, кто там в темноте, но свет фонаря бьет по глазам, и мне ничего не видно.
— Взамен что дашь?
