того, как сидел в соборе и пил вино, в то время как четыре сестры института в плащах произносили заклинания. Без понятия, что они со мной сделали, но я помню ощущение раскрытия, как будто они разрезали меня и заглянули внутрь. Это выходило за рамки телепатии и чтения мыслей, которыми занималась Леона Ван Тассел в Манхэттене. Они сканировали меня в поисках частей, о существовании которых я даже не подозревал.
Но после этого некоего посвящения все начало меняться. Я стал больше осознавать магию, которой уже обладал. Начал проводить время в школьной библиотеке, еще одном обширном соборе, заполненном книгами по оккультизму и напичканном таинственными артефактами, совсем не похожем на церковь моего отца в Канзасе. Я читал, учился, наполнял внутренний колодец. Начал чувствовать, что, возможно, впервые за свои тридцать лет нашел место, которое по-настоящему принимает меня таким, какой я есть. Ну, во всяком случае, большую часть меня.
И вот теперь, здесь, в моем первом классе этого учебного года, я сталкиваюсь с молодой симпатичной девушкой, которая, кажется, способна устоять перед моими способностями распространять любопытство. Это не должно удивлять — в конце концов, на занятиях всегда есть ученицы, которые не воспринимают мои методы так, как я бы хотел. Но поскольку эта девушка — Ван Тассел, каким-то образом связанная с Леоной и Аной, это меня удивляет. Как будто она вообще не хочет здесь находиться. Я даже не видел ее в списке моих учеников, как будто ее приняли в последнюю минуту.
Возможно, так оно и было. Но сейчас она здесь, и я полон решимости достучаться до нее. Я очень упрям, когда дело доходит до преподавания.
Поэтому попросил ее стать добровольцем в моей демонстрации. Враждебность на ее лице того стоила. Ее голубые глаза расширились, превратились в ледяной блеск, от которого мой пульс участился, а на ее мягких розовых губах появилась усмешка.
Сначала она отказывалась, но потом уступила. По тому, как настороженно она смотрит на своих одноклассников, понимаю: она не хочет, чтобы они думали, будто к ней относятся по-особому, потому что она Ван Тассел, хотя именно поэтому я выделяю ее.
Она подобрала платье, я протянул ей руку и приготовился к произошедшему. Может, не совсем этично, но я никогда не был из тех, кто ставит свою жизнь на этику, когда дело касается магии.
В тот момент, когда ее рука касается моей, меня захлестывает какофония чувств. Они не проявляются в виде образов, как обычно, когда я пытаюсь понять кого-то, вместо этого меня резко переполняет горе. Горе, любовь и… потеря. Так много потерь, я даже не уверен, что девушка осознает, как эти чувства глубоко внутри нее укоренились.
Там есть еще и тоска, страстное желание, потребность соответствовать и принадлежать, стремление быть в другом месте, найти жизнь, которую стоит прожить. Жажда сбежать.
И кое-что еще удивительное. Нечто темное и горячее. Вожделение. Желание. Пробуждение. Но меня застает врасплох не то, что она испытывает эти чувства в целом — я знаю, что ведьмы, как правило, очень созвучны своей сексуальности, — а то, что она чувствует их так же, как когда-то чувствовал я. Почти, как если бы я смотрел на версию себя из прошлого. Почти, как если бы…
Я не могу до конца осознать это, и чем дольше держу ее за руку, тем быстрее ее чувства покидают меня, как будто их просеивают через сито. Именно благодаря этому взаимодействию, ее воспоминаниям и чувствам, перетекающим в меня, я обычно могу что-то подарить. Мы отдаем, чтобы получать. Мы получаем, чтобы отдавать.
Но я ничего не могу ей дать. Здесь какая-то заминка, и только тогда я, наконец, замечаю, что она смотрит на меня своими большими лазурными глазами, цвета залива Сан-Франциско в безоблачный день, с дерзким выражением.
Она вырывает свою руку из моей и пристально смотрит, ее глаза сужаются, она знает, что я пытался сделать. А я ощущаю вину, словно каким-то образом надругался над ней.
«Прости», — шепчу я ей, используя внутренний голос, чтобы никто больше не услышал. Еще одна вещь, которую я открыл в себе, просматривая библиотеку заклинаний.
Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но затем отводит глаза, поджимая губы. Она знает, что сказанное не скроется от ушей ее одноклассников.
Вместо этого она упирает руки в бедра и запрокидывает голову. При этом ее грудь выступает вперед. На ней красивое желтое платье с V-образным вырезом и оборками, немного вычурное для школы или даже для повседневного стиля, выставлена напоказ ее грудь. Все остальные девочки в классе носят платья с высоким воротом, хотя те, вероятно, стоят вдвое дешевле. Катрина Ван Тассел во всей своей хорошенькой, светловолосой, вызывающей красе выделяется здесь как заноза в заднице.
— И это все? — спрашивает она. Сегодня я с ней дальше не продвинусь. Придется продемонстрировать отдачу кому-нибудь другому.
— Пока да, — уступаю я.
***
— Катрина, можно с тобой поговорить? — спрашиваю я, когда урок заканчивается и она собирается покинуть класс. Несколько учеников издают тихое «о-о-о-о» себе под нос, когда уходят.
— Кэт, — поправляет она меня, как я и предполагал. Она подчеркивает это тяжелым вздохом, подходя к моему столу, шурша платьем, сжимая в руке бумагу и ручку, которые одолжила у своего одноклассника Пола.
Я облокачиваюсь на край своего стола и жду, пока последний ученик покинет аудиторию, прежде чем сказать:
— Хочу уточнить, только потому, что ты Ван Тассел, не значит, что ты получишь от меня какие-либо привилегии.
— Вы очень ясно дали это понять, — говорит она с возмущенной усмешкой.
— Да? — спрашиваю я, наклоняясь вперед, чтобы пристально посмотреть на нее. — Потому что во всех классах, где я преподавал, наказывали за подобные ответы учителю.
На мгновение я представляю, как держу в руке линейку и хорошенько шлепаю ее за упрямство. Приходится отогнать этот образ, пока я не возбудился.
— Только потому, что вы называете себя богом, — говорит она, совершенно не раскаиваясь. — И считаете себя таковым. Иначе зачем вам пытаться читать мои воспоминания без согласия?
Я напрягаюсь.
— Как ты узнала, что я это делаю? — я думал, что научился просматривать воспоминания и просовывать их в свое собственное
