на устах. Протянув руку, он тонкими дрожащими пальцами очертил на её лице благословляющий знак.
— Ты помогла мне в беде, дала нам приют.
— Так из-за сребролюбия-то дала…
— Богиня награждает людей за труды их. Да и душа у тебя чистая и искренняя, а за те грехи, что есть, та сама себя в тайне ругаешь и каешься.
Тётка Вала растроганно заморгала.
— Так и есть! В нутро смотрите, отец! Ох, вам же худо! — спохватилась она. — А я терзаю вас. Молочка сейчас принесу. И мёду! Мёду! Мёд хорош при любой хвори! Богиня вас не оставит, а я подмогу в божеской милости. И как же вас угораздило?
— Ездил с поручением от столичного храма и на обратном пути по незнанию ягод ядовитых отведал. Благо не один был, а то пришлось бы Богине принять меня до срока.
— И то прав… — тётка посмотрела на Дейну и осеклась.
— Хранительница моя, отряженная от храма.
— Так женщина же…
— Увы, наёмники грешат много в пути, — Ссадаши печально вздохнул. — Пьют, кутят, с ветренными неверную связь имеют… Беспокойства много от них. То ли женщина-хранитель. С вином не балует и господина своего неверными связями не порочит.
— И то верно, — расцвела тётка. — А наш-то жрец… который за тридцать вёрст… от баб шарахается. Вот я и…
— Ну, дочь моя, — Ссадаши улыбнулся ей с ласковым укором, — ежели бы нам было воспрещено вовсе общение с вами иметь, то как благословения давать? Жрец должен держать своё тело в чистоте, а если для того ему нужно сторониться женщин, то значит мысли его грязны.
— Ох, истина какая, — Вала прижала руку к сердцу. И с укором посмотрела на Дейну. — Чё ж ты не уберегла хозяина своего? Он же нелюдь вон какой высоты! Эх…
Дейна виновато опустила голову.
— Вы отдыхайте-отдыхайте, а я сейчас молочка принесу.
Вала было вымелась из избы, но почти тут же вернулась и заискивающе спросила:
— А можно я сестриного сына на благословление приведу? А то ж когда ещё…
— Благословление только укрепит мои силы.
Только дверь захлопнулась, и Ссадаши мрачно уставился на Дейну.
— Жрец? — прошипел он.
— Ну не стащили же мы её?
— Мы?
— Я не могла сказать, что она моя. Не подхожу я для жреца, — Дейна посмотрела на свою облепленную рубашкой грудь.
Ссадаши проследил за её взглядом, сильнее сжал челюсти и, ничего не сказав, открыл рот. Дейна сноровисто засунула в него ложку.
— Шанка, у меня в дому жрец Богини-Матери! — донеслось восторженное с улицы. — Это ж какая святость сошла на мой двор!
Ссадаши мрачно заработал челюстями.
Час спустя Ссадаши, облачённый в наскоро почищенную рясу и обложенный подушками, сидя на постели благословлял выстроившихся сельчан. Рядом стояла суровая Вала, следящая, чтобы недужному жрецу особо не докучали. За её спиной высилась Дейна, замотанная в цветастое покрывало («Пусть люди о божеском думают, а не завидуют и похотью распаляются»).
— Богиня с тобой, сын мой, — заезжий «жрец» заботливо очертил благословением бородатое лицо местного кузнеца и мужественно стерпел благодарственный поцелуй в руку.
— Проходь, проходь, — подогнала кузнеца Вала. — За тобой ишо полдеревни!
— А чевой это у вас тут?
Сластолюбцы-выпивохи оказались мужичками неробкого десятка, раз посмели вернуться. Ну или же успели выпить для храбрости.
— Милостивый жрец благословляет нас от имени Богини, — с достоинством отозвалась Вала. — Но таким греховодникам милости не положены!
— Да чевой-то не положены? Мы, мож, каяться хотим, на путь верный идти…
— Щас я тебя провожу! — кузнец шагнул к окну.
— Стой, сын мой, — остановил его «жрец». — Он прав. Богиня милостива к кающимся. Подойдите ко мне, грешные сыны.
Сельчане зароптали, но выпивохи дружно сунули головы в окно, подставляясь под благословение. «Жрец» немного побледнел, отёр рот пальцами и потянул руку для благословения.
— Постойте, господин, — руку перехватила Дейна.
Которая заметила, что наагалей мазнул пальцем по зубам.
— Вы же помните, что от вашего касания идёт погибель сосудам, исполненным вина? — посмотрев на сельчан, Дейна пояснила: — От прикосновения господина портится любое вино, а сосуды с ним рвутся на части.
— Но это же не глиняные кувшины, а живые люди. Помнишь, скольких я благословил? Разве с ними что-то случилось?
— Нет, господин, — ответила Дейна, но за его спиной мотнула сельчанам головой.
Те поняли, что хранительница стережёт не только тело господина, но и его душевный покой, и переглянулись.
— И в правду, чего это мы? — пробасил кузнец. — Не по-людски это в покаянии отказывать… Эй, вы куда?
Под громовой хохот «сосуды, исполненные вина» во второй раз с воплями бросились прочь со злополучного двора.
Глава LVII. Помощница
Тихо поскрипывала тележная ось и всхрапывала лошадь. Лежащая на сене Дейна смотрела в ночное небо и прислушивалась к мерному дыханию наагалея, спящего под её боком. Над головой проплывало звёздное небо, украшенное изогнутой половинкой луны и тонким кусочком-окаёмочкой волчьего месяц — если не знать, то и не поймёшь, что это он. Воображение дорисовывало тёмную часть светила, и оно было похоже на лик Предка.
Телегу тряхнуло, и Дейна невольно приобняла господина, чтобы он не стукнулся о борт. Ухабистая и извилистая дорога не располагала ко сну, и наг спал паршиво. Лишь недавно он наконец провалился в глубокий сон, который не потревожил даже заунывный напев возницы. Скорее уж убаюкал сильнее.
Самой Дейне спать не хотелось совсем. И это её уже немного тревожило, но лишь самую малость. Очень давно она не ощущала себя столь бодрой и подозревала, что благодарить стоит разбуженную кровь, которая тенет текущую рядом энергию мира. Наверное, это продлится не очень долго. Тело привыкнет, и сон к ней вернётся. Но пока Дейна лежала на пахучем сене, слушала тележный скрип и пыталась понять, какие эмоции вызывает у неё тепло лежащего рядом наагалея. Однозначно в этом ночном путешествии было что-то уютное.
Из Заливняков они выехали ранним утром. Солнце едва высунулось
