из-за горизонта, когда угрюмый сын тётки Валы крикнул, что всё готово. Тётка засуетилась, собрала им снеди в дорогу и сунула Дейне цветастое шерстяное покрывало, чтобы жрец не замёрз. Сам наагалей в утренней суете почти не участвовал. Сидел на постели, с ненавистью смотрел на кашу и хлебал один лишь рассол. Прошлым вечером ему опять стало худо, накатила тошнота, тело охватил жар. Тётушка Вала так распереживалась, что уже хотела отправить сына — которому гости отчего-то не нравились — в соседнюю деревню за бабкой Ювидой, но Дейна взяла кружку с колодезной водой, пошептала над ней за сарайчиком вдали от чужих глаз и напоила господина.
Тому разом полегчало, а Дейна по великой тайне призналась тётке, что в роду её были ведьмы. Сам-то она в эту чушь с колдовской силой не верит, да видимо зря. Только с её помощью господина и тянет. Вала клятвенно пообещала, что о сей тайне никто не узнает, но уже через полчаса по деревеньке гулял слух, что жрец настолько благостен, что сумел перевоспитать и сманить на правильный путь отъявленную колдунью и сделать из неё благодетельную деву. До братьев-пьянчуг, видать, сплетня тоже дошла. Неспящая Дейна через окно выбралась в сад ночной свежестью подышать, когда мимо забора, падая и кое-как воздвигаясь на ноги, прошёл один из них. Увидав женщину под яблонькой, он по-бабьи взвизгнул и под собачий лай припустил прочь быстрее трезвого.
— Полночь скоро, — Дейна запрокинула голову и посмотрела на сгорбленную спину возницы. — Привал нужно делать.
Мужик, не оборачиваясь, угрюмо буркнул и потянул за поводья, сворачивая с дороги в сторону раскинувшегося у реки леска. Крепенькая лошадка неторопливо, но упорно потянула телегу по кочкам.
Наагалей проснулся, когда лошадка остановилась.
— Что? — он попытался привстать, но Дейна надавила на его плечо.
— Привал. Полежите пока.
Ссадаши остался лежать, сонно хлопая глазами на ночное небо. В теле всё также царила слабость, и нагу показалось, что к горлу вновь подкатывает дурнота.
Пока возница распрягал лошадь, Дейна осмотрела берег, одобрила и нырнула в лесок. Вернулась через четверть часа с большущей охапкой хвороста и тут же занялась разведением костра. Ещё через четверть часа Ссадаши лежал на подстилке из еловых лап, до подбородка замотанный в цветастое одеяло. Сил возмущаться на самоуправство хранительницы не было, после сна наг чувствовал себя совершенно разбитым.
В котелке запыхтела каша, на свет огня и запах слетелось море ночной мошкары и больших ночных бабочек, мохнатых и тяжёлых. Угрюмый возница неохотно подсел к огню и взялся за ложку, а Дейна принялась кормить недовольно морщившегося господина.
— Давно ли в охранении ходишь, госпожа? — завязал разговор возница.
Кашу он черпал прямо из котелка, снятого с огня, и почти не дул на обжигающее варево. Только морщился, шумно выдыхал через нос и изредка кряхтел, как если бы стакан наливки хряпнул.
— Примерно полгода, — честно ответила Дейна.
Неприязнь Ихора, сына тётки Валы, она ощутила сразу. Вернувшись поздним вечером с поля, гостям мужик не обрадовался и долго что-то сердито шептал матери. А та его потом едва кочергой не огрела. Пришлось уважить родительское решение. Ехать в столицу он тоже не хотел, но спорить с матушкой не стал. Радовало, что и мешкать с поездкой не стал. Быстрее довезёт, быстрее отделается. Выяснять причины неприязни Дейна не спешила, мало ли чем не понравились. Главное, добраться до столицы, а уж в чьей компании… Сейчас это было не столь важно.
— И всё с господином своим? — Ихор стрельнул глазами на привалившегося к плечу Дейны «жреца».
— Нет. С ним мы вторую неделю. Госпожа отрядила присмотреть, — Дейна ткнула ложкой в упрямо сжатые губы. — Туда-то мы по реке плыли, а вот обратно своим ходом. Ну же, господин!
— Не хочу, — фыркнул Ссадаши и, дёрнувшись, скатился с плеча Дейны и плюхнулся на подстилку. — Я сыт, не трогай меня.
Дейна всё же потрогала его лоб и нахмурилась. Затем молча доела за господина кашу, подоткнула одеяло и, прихватив кружку с фляжкой, отошла в сторону реки. Ихор проводил её прищуренным взором.
Чужаки не понравились ему сразу. Заливняки лежали в стороне от тракта, и путники к ним захаживали весьма и весьма редко. Чаще какие-то тати по окраинам пробирались, опасаясь оживлённых мест. А эти пришли со стороны реки. И ладно бы шли из столицы, худая дорога от тракта к ним тянулась, но они шли в столицу! А как? Берег Нолина южнее Заливняков сплошь порос лесом, через чащу что ли, топали? Или по реке плыли, да худое дело с судном приключилось? Тогда бы так и говорили! Да и какой жрец Богини-Матери с бабой в путь отправится? Пусть бы он в самом деле о грешном не помышлял, но народ-то, глядя, напридумывает и осудит, а дело ли это для такого лица? Вот и Ихор не верил, что жрец равнодушен к этакой крале. Как есть полюбовница! Да и не жрец он наверняка!
Ихор пытался свои сомнения до матери донести, но бабий ум глуп. Что вбила в голову, тому и верит! Он уж к этим странникам весь вечер присматривался, но ничего постыдного и не приметил. Мать их ночевать вместе оставила, так он нарочно после полуночи к ним заглянул, но бабы рядом с жрецом вообще не было. Да и сейчас тоже… Ихор сердито засадил ложку в кашу. Охранительница со своим господином как с дитём, до кустов бы провожала, кабы жрец её едва ли не проклятиями не отваживал. Никакого смущения у девки перед мужицкой слабостью! Да и сильнющая какая баба…
— Где Дейна? — глухо простонал в подстилку жрец.
— Дык в сторону речки утопала.
— Я же велел не отходить! Пусть возвращается!
Сердито посмотрев на болезного, Ихор неохотно поднялся и направился к реке, утопающей в лягушачьем хоре.
Девка сидела в пятне лунного света. Ихору сперва почудилось, что над её головой голубыми бликами играет речная вода, в мелких волнах которой купались звёзды. Зрелище заворожило его чуткую к красоте природы деревенскую душу, и он остановился, чтобы поймать ускользающие из головы только зародившиеся напевы.
Зашуршали в камышах синие отливы,
Оплеснули берег чёрными кудрями…
Ихор даже осаживать себя не стал, хотя в обычное время
