Илья Васильевич не баловал своими визитами Васильевку, и потому, кажется, никогда не узнал, что через пять лет после воцарения в ней падшей француженки деревня стала процветать. Помещичий дом был отстроен заново, были разбиты при нем парк и теплицы, мужики забыли, что такое голод, дворовые девки стали толстые и веселые, песенницы, и славились на всю губернию своим умением плести тончайшие кружева – этому их собственноручно научила Клотильда Ивановна. Урожаи прибывали сам-двадцать, пропорционально росло и население деревни. До времени хозяйствования Гироевой мужики приласкивали жен разве что кулаками… А теперь почему бы не жить в любви, если барыня каждому ребятенку радуется, жалует родильницу подарками и сама предлагает быть ребеночку крестной матерью? Клотильда Ивановна не препятствовала и бракам между дворовыми, и привнесла даже в свои имения дух французского легкомыслия, а именно, если какая-то из ее девок-кружевниц оказывалась вдруг с прибытком, то не наказывала виновную. Такая политика привела к тому, что население Васильевки в самое короткое время выросло втрое, и пришлось покупать земли по соседству. Как-то нечаянно Клотильда Ивановна приобрела и соседнюю деревушку. Это было уже солидное владение, и француженка взялась за строительство церкви. Небольшая, аккуратная, как яичко, церковь приняла и своего служителя, молодого батюшку с супругой и чадами. Вот и компания появилась у Гироевой, которая, к слову, давно приняла православную веру. Образованный, передовой священник и попадья из хорошей семьи, умевшая и музицировать, увлекающаяся чтением, чего лучше?
На фоне всеобщего благоденствия только одно существо казалось неприкаянным, а именно, дочка Клотильды Ивановны. То ли не хватило широкой души Гироевой на воспитание маленькой Маргариты, в крещении Марфы, то ли не могла она простить ей, что та непрошеной появилась на свет… Мать забыла, что, в сущности, именно незаконнорожденной дочери обязана она своим счастьем, и по-прежнему держала ее в забросе. Бывшая гувернантка худо-бедно выучила девочку читать, писать и болтать по-французски, преподала ей азы музыкальной грамоты, на том воспитание и закончилось. Пока мать занималась все расширяющимся хозяйством, Марфуша оставалась без присмотра, и, кабы не доброе внимание приставленной к ней горничной, девчушку просто бы клопы заели, куры заклевали! Теперь ее хоть кормили досыта, и в шестнадцать лет это была крепкая, статная, хотя и некрасивая девушка, но хорошая хозяйка и большая умница. О ее замужестве и речи не заходило. Во-первых, мешал статус байстрючки, но не в этом беда, при небольшом, но верном приданом она могла все же рассчитывать на приличную партию из числа захолустных помещиков. Главное, что, во-вторых, мать вовсе не желала уделять Марфуше в приданое хотя бы долю из своих имений, словно решив навеки оставить ее старой девой. Отец мог бы вспомнить о своей непризнанной дочери, выделить и ей кус, но у того были свои дела.
В законных детях Строганцеву не повезло. Его любимица, младшая дочь Любочка, умерла от воспаления легких, простудившись на последнем масленичном балу. Эта смерть так потрясла среднюю сестру, Веру, что тем же постом она высказала желание постричься в монахини, заявив отцу, что то была ее давняя и заветная мечта. Татарский граф воспротивился, но Вера была упряма и стала-таки Христовой невестой, унеся в обитель свое приданое.
– И будет с тебя! – напутствовал ее отец. – Чтобы мое наследство попам досталось? Не попущу!
Старшая дочь, Софья Ильинична, насмешливая красавица, тоже сторонилась искателей ее руки, а ведь какие женихи ее добивались! Нет, все марала красками холсты да выписывала из-за границы книги. Хорошему же учили ее эти книги, нечего сказать! Гордячка Софья сбежала из отчего дома, да с кем – с художником, бездарным мазилой, с каким-то итальянцем, которого черти занесли в Москву! Отец послал ей вслед проклятие, но та и ухом не повела, вот как взбесилась на своих художествах девка, что даже наследство – громадное состояние – ей стало не надобно!
О незаконной дочери граф Строганцев вспомнил только в возрасте восьмидесяти лет, когда его разбил паралич. Он не мог ходить, был прикован к постели, но голова работала ясно. Многое переворошил он в памяти за время вынужденного бездействия, и понял, что сильно виноват перед своей давнишней любовницей, которой к тому моменту уже не было в живых. Но ведь осталась девочка, дочь, которую он видал только раз, когда она родилась! Не время ли признать ее законной наследницей всего состояния, принять в дом, обласкать и дать все, чего она заслуживает по своему рождению? Как ее назвали? Маргарита! В воображении старого графа далекая дочь представала красивой юной девушкой, похожей на ее мать в молодости, которая скрасит своей заботой его последние дни.
Не теряя время даром, он отдал распоряжения относительно наследства и послал за дочерью в пензенскую деревушку. Однако татарский граф не дождался Маргариты. Он умер с улыбкой на устах… Пожалуй, он умер счастливым. Приезд дочери разочаровал бы его. Марфа-Маргарита не была ни красивой, ни уж тем более юной. Ей уже исполнилось тридцать пять лет, и на Клотильду она походила не более чем сам Строганцев – на Аполлона Бельведерского. Сходство с отцом еще усилилось с годами, у Маргариты было скуластое лицо, раскосые темные глаза, желтоватая кожа. В деревне она много времени проводила на солнце, и солнце обожгло ее, сделав девушку чернавкой. Несмотря на такую огорчительную внешность, она, пожалуй, могла казаться симпатичной. Выросшая на лоне природы, вдали от людей, вне светского круга, который по-своему уродовал человеческую красоту, рано приучая жить в неискренности и равнодушии, Маргарита была непосредственна и смела в обращении. От нее веяло первозданной свежестью. Она ничего не читала, не видела театра, не слышала других напевов, кроме самых простонародных, в общем, была, как говорится, табула раса, но обладала таким живым умом, такой остротой восприятия, что могла бы в своем кругу (да при своих деньгах) прослыть очаровательной оригиналкой и пользоваться огромным успехом. Петербург восхищался милой дикаркой, из уст в уста передавались ее забавные высказывания, иные мамаши значительно вздыхали, глядя на холостых своих олухов-сыновей… Какая невеста! Какая партия! Капитал, земли, дома! Если все это да в хорошие руки!
Но, к всеобщему огорчению, милая дикарка не спешила сближаться с обществом и светские знакомства поддерживала только в рамках необходимого. Свалившееся богатство оглушило ее. Перемена в жизни случилась слишком стремительно, и Маргарита ощущала себя, как человек, мгновенно выброшенный из теплой и светлой комнаты в ледяную пустыню. Только вчера она жила беспечно и весело, собиралась с бабами в рощу за подберезовиками, занималась необременительными хозяйственными хлопотами, а верхом ее честолюбивых стремлений было купить на грядущей ярмарке новый самовар, да материи на платье, да канвы для рукоделия.
