Дэниэль же, наоборот, почувствовала, как в груди зажгло, сдавило, лишая дыхания. Ей не нравился синий цвет, он ассоциировался с бедой неотвратимой.
— Слезай, — скомандовал тьерд.
Девушка вздрогнула, еще сильнее сжав пальца на истертой луке. Попробовала пошевелиться, но тут же охнула, когда боль скрутила измученное тело, не привыкшее к таким скачкам.
Тъерд, стоявший рядом со скакуном, смотрел на нее, не выказывая ни единой эмоции, как и раньше пугая до дрожи.
Страшно такого злить. Хоть и не дал стреле на Смотринах пронзить ее, но умыслы у него явно не добрые, раз увез насильно, не обращая внимания на мольбы и крики отчаянные.
— Чего ждешь? — холодный тон царапнул, как игла острая.
Стиснув зубы, осторожно перекинула ногу через седло и сползла вниз, едва не ободрав живот о стремя чеканное.
От многочасовой скачки ноги задрожали и подкосились. Если бы тьерд не подхватил под руку, то осела бы прямо к его ногам, как снег зимний.
— Что еще? — впервые в голосе проявилась эмоция. Недовольство.
— Я не привыкла ездить верхом, — тихо ответила она, облизнув пересохшие губы, обветрившиеся от ветра, что всю дорогу безжалостно бил в лицо. Голос как карканье воронье, горло словно песком усыпано.
Попыталась руку его тяжелую с локтя скинуть и шаг вперед сделать, но покачнулась, не сдержав стон.
Больше он не церемонился. Рывком подвел к дереву, так что ноги не успевала переставлять.
— Сиди тут!
Спорить девушка не собиралась. Зачем? Она одна, их четверо, в глубокой чаще и ждать помощи неоткуда.
Придерживаясь рукой за темную, изъеденную временем шершавую кору, медленно сползла по стволу вниз. Опустилась на колени, и чуть не упав неуклюже, встала на четвереньки, чувствуя себя жалкой, несчастной и глубоко одинокой.
Привычные перчаточки остались в деревне, на кухне постоялого двора, где еще с утра работницей была. Впервые за много лет прикоснулась к земле, устланной мягким ковром прошлогодней хвои, села, не подкладывая ничего под себя. И тут же побежала по жилам кровь быстрей, задрожало в животе, будто мотыльки бились.
Проклятая Песнь. Радовалась, ликовала, что пробиться смогла, окаянная.
Дэниэль губы поджала в горькой усмешке. Пусть радуется. Пусть ликует. Только не долго это продлится. Не примет она эту Песнь, всеми силами отталкивать будет. Пусть уходит не найдя отклика в душе, или жалкими крохами проскакивает. Не по пути им! Не нужна она!
Кое-как уселась поудобнее, привалившись спиной к дереву и за тъердами наблюдать стала.
Один четверку коней отвел к соседнему дереву, привязал к ветке, склонившейся чуть ли не до самой земли, и начал расседлывать, что-то тихо приговаривая и трепля по холке то одного, то другого.
Другой скользнул черной тенью между елей и вернулся обратно с ворохом веток сухих. Сделал углубление в земле, обложил его по кругу камнями, что нашел под ногами и развел маленький костер, такой, что света от него почти не было, а дыма и подавно.
Из походной сумки достал шмат мяса вяленого, флягу и хлеба серого большую краюху.
В животе заурчало. С самого раннего утра маковой росинки во рту не было. Как перехватила на кухне кусок, оставшийся от вчерашней трапезы гостей дорогих, так больше к еде и не притрагивалась, наивно полагая, что спешить некуда.
Раненый тьерд снял легкие кожаные доспехи, стащил через голову рубаху изрезанную и стал ближе к огню, чтобы рассмотреть рану. Кровь уже давно остановилась, образовав темную корку, но Дэни все равно отвела глаза в сторону, почувствовав дурноту.
Не привыкла она к такому. Не нравился ей вид крови, тут же горько во рту становилось да голова кружиться начинала.
— Царапина, — равнодушно произнес он.
— Прижечь надо.
— Надо.
Взял и прижег. Ни стона с губ не сорвалось. Только шипение сквозь зубы стиснутые.
Дэни показалось, что наполнился ночной воздух запахом горелой плоти.
Уткнулась лицом в ладони, чтобы не видеть происходящего, потому что совсем плохо ей стало, страшно до дрожи. To, что нормальным было для воинов тренированных, для нее — пытка изощренная, пугающая хуже демона кровожадного.
***
Так и просидела, не отрывая рук от лица, пока не услышала как к ней обращаются:
— Голодная.
В ответ покачала головой да отвернулась в сторону. Как бы голодна не была, а принимать еду от врагов, похитивших из деревни, не хотела.
Не нужна ей еда! Лучше от голоду помереть, чем пищу с ними разделить! Только вот пить хотелось безудержно. Особенно когда краем глаза заметила, как приложился один из них к фляге походной и сделал пару больших глотков.
Сглотнула с трудом, и взглядом в землю рядом с собой уперлась, понуро опустив плечи. Устала она, измучилась. Тело болело, сердце в груди надрывно стонало, молило о том, чтобы все кончилось поскорее.
— Уговаривать не буду. Захочешь — сама попросишь.
Да что же он никак в покое ее не оставит? Чего привязался с вопросами своими? Почему взглядом зацепился, еще там, в деревне? Если бы не он, сегодня в полдень закончились бы ее мучения! Ушла бы Песня, не получив выхода, страхи бы все остались позади, и можно было жить, не оглядываясь назад!
Несмотря на усталость, на то, что чувствовала себя куклой разбитою, сон не шел. Прикрыв глаза, слушала как тихонько потрескивает огонь в очаге и как тъерды переговариваются.
Они обсуждали путь дальнейший. Называли места, о существовании которых она даже не слышала, строили планы.
На нее внимания никто не обращал, даже головы в ее сторону никто не поворачивал. Словно забыли о присутствии пленницы.
Сбежать бы, да нет сил на ноги подняться. Спину ломило от скачек многочасовых. Между ног саднило, нежная кожа, не привыкшая к седлу стерлась, наверняка покрылась волдырями.
Дэниэль прислушалась к своему разбитому телу. Не стоит даже пытаться! Поймают через два шага, еще чего доброго свяжут, чтобы проблем не доставляла.
Решила для себя, что потерпит пару дней, выждет, когда на ногах твердо стоять сможет, а потом непременно сбежит. Выберет момент, когда отвлекутся, да попытает удачу, чего бы ей это не стоило. Не отступится, даже если побегом своим гнев тъердов на себя навлечет.
От мыслей о судьбе дальнейшей отвлек голос исполина. Снова к ней обращался, вызывая в душе негодование.
— Я смотрю, ты не из болтливых.
Дэни спокойно посмотрела в его сторону. Сидел напротив, привалившись спиной к стволу широкому. Одну ногу перед собой вытянул, на вторую согнутую локтем опирался. Наблюдал за ней, рассматривал, чуть склонив голову. Остальные тоже рассматривали, но попыток заговорить не делали.
— Я не знаю что говорить, — повела плечами и тут же поморщилась. Спину опять сковало обручем боли, так что искры из глаз посыпались.
— Даже вопросов нет?
— Нет, — покачала головой, отрешенно глядя на огонь.
— Неужели не интересно?
— Нет.
Все и так ясно, незачем спрашивать.
— А меня вот кое-что интересует, — не отступал он, хоть и видел, что разговор с трудом давался девушке.
Сжалась еще больше, когда четыре пары глаз впились, жадно всматриваясь в нее.
— Зачем обмануть пыталась?
Опустила голову еще ниже, пряча от них взгляд. Опасная тема, неприятная. Годами молчание хранила и сейчас не собиралась душу раскрывать, тем более перед похитителями.
— Деревенских тебе удалось обмануть, но Чий-маан не проведешь.
Провела бы, если бы он к ней не прицепился! Чуть было вслух не сказала, но вовремя язык прикусила, смолчала.
— Знала, что кобальт откликнется, — непонятно, то ли утверждал, то ли спрашивал.
Вздрогнула невольно, услыхав ненавистное слово.
— Не слышу ответа, — тон такой, что спорить и противиться желание отпало. Не тот он человек, чтобы ходить вокруг да около и в ответ только молчание получать.
Сдавшись, прикрыла глаза, кивнула обреченно. Она ведь действительно знала. Всегда знала, что за Песнь в ней сидит, поэтому и боролось с ней так отчаянно, да без толку все оказалось.
