избранный ее доверием!
Ну вот и все. Не осталось никого, кроме нас, Эвер.
Он делает глубокий тихий вдох, смотря на меня, – а я на него. Ему стоит явного усилия разорвать контакт, снова склониться передо мной и перед жрецом, протянуть руки – и взять хрупкий венец королевы. Он блестит ярче, когда Эвер приподнимает его. Он блестит невыносимо, оказавшись над моей головой. Подчиняясь все тем же формулам и правилам, я говорю, говорю так громко и четко, как позволяют силы, говорю, зная, что и мой голос усилят:
– Доверяю тебе свою королевскую судьбу.
Доверяю тебе все. Доверяю. Доверяю. Прости меня.
Я поворачиваюсь спиной. Перед глазами снова Клио, Рикус, Ардон, другие физальцы, Орлиное Ребро в Белом Песке, посол Ийтакоса с маленькой внучкой, кто-то еще, еще…
Я старательно обегаю взглядом пустую подушку. Я рада, что не вижу Эвера – только чувствую его присутствие за спиной. Мурашками по позвоночнику. Теплом где-то между лопаток и в груди. Сломанным, разрушенным, нежным безмолвием, в котором у самого уха четко звучит:
– Удачи.
А потом холодные ветви из серебра и золота касаются моей головы.
Я не успеваю испугаться – и даже о чем-либо подумать. Не успеваю упасть в темную память о своих или чужих ошибках и вынырнуть из нее, не успеваю ничего, ничего, ничего, а венец уже в моих волосах. И он… просто лежит. Лежит, не давя, даже не теплея. Не пытается меня убить и… почти не чувствуется? Это просто красивый кусочек металла, возложенный легкими руками, кусочек металла, знаменующий десятки и сотни вещей. Например, то, что папа будет жить. Что я смогу сгладить память о маминых страшных ошибках. Что буду жить я сама и… и…
– Да здравствует королева Орфо! – провозглашает за спиной жрец, и люди на первых рядах, знающие, что это одно из правил и одна из их обязанностей, вторят, громче и торжественнее:
– ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЕВА Орфо!
– ДА ЗДРАВСТВУЕТ!
Их крики – то ли волна мне в лицо, то ли отдаляющийся ветер: крепнут, ширятся, разносятся уже по всем скамьям. Первыми начали кричать делегаты и семьи нобилей. Теперь закричали стража и народ, все те, кто на верхних рядах, потом и те, кто толпится вокруг Глизеи. Я чувствую это. Не только слышу, но и чувствую – как сотни, если не тысячи глоток втягивают воздух, как меняют этот воздух на слова, вылетающие птицами. Да здравствует. Да здравствует. Да…
– Да здравствует человечица. Королева Орфо.
Тише. Мягче.
Я не должна этого слышать, вопли слишком громкие, а подушка – больше не пустая, я уже боковым зрением вижу, что не пустая, – слишком далеко. Но я слышу, слышу так, будто Скорфус говорит в моих висках или на моем плече, а потом понимаю, что голос его странно, надтреснуто искажен. Точно это не совсем он. Может, и не он вообще?
– Ваше величество? – меня окликает кир Мористеос. – Ваше…
Скорфус или не Скорфус, кто-то в моей голове заходится смехом, на плечо ложится рука – Эвера? Нет, тяжелее… Я все стою. Я смотрю сейчас чуть левее физальской делегации, смотрю упрямо и сосредоточенно, стараясь не замечать очевидного: Клио, и Ардон, и Рикус тоже встревожены, они ерзают, повернувшись, и повернулись они в сторону прохода.
– Принцесса… – Может, кир Мористеос решил, что я просто пока не привыкла откликаться на новый титул: как животное, должна сначала выучить свежую кличку.
Но дело не в этом.
Монета на размотавшемся шнурке падает в ладонь, ребром врезается в кожу. Я сжимаю ее, чувствуя, как течет пот и как другую руку пронзает жар возмущенной Финни: ее рукоять я тоже стиснула. Но… но…
– Эвер? – Оборачиваюсь. Мне все еще необъяснимо страшно и дурно, смех в голове затих, и я понимаю: мой порыв попросить его посмотреть на подушку неправилен. Но я не могу справиться. Я снова превращаюсь в комок страха, в робкого ребенка. – Эвер…
Но он не слышит. У него медленные глаза. Он смотрит в пустоту над моим плечом. Тоже видит?
– Эвер?
Возможно, он еще не осознал, что все кончилось и больше мы ничем не связаны… если только он этого не пожелает. Возможно, прямо сейчас он делает выбор, тот, который меня уже не убьет, но ранит так, что я долго буду оправляться, если вообще оправлюсь. Ведь это все еще возможно, несмотря ни на что. В груди пережимает. Венец хочется стянуть и швырнуть к ногам, но я справляюсь с собой, молчу и поворачиваю голову вперед сама. Я должна увидеть. Я…
Смотрю. Скорфус сидит на подушке, мерцает золотистым глазом и улыбается мне во все свои сахарные клыки. За его спиной нет крыльев.
В голову снова ударяет шум, разжавшаяся рука роняет меч с четким, громким лязгом. Люди, продолжающие галдеть, почему-то этого не замечают; я все смотрю на Скорфуса, а потом, немного переведя взгляд, замечаю и ярко-красную цепочку следов на ступенях. Капель. Пятен.
Кровь фамильяров цветом напоминает самую дорогую алую краску. Она не темнеет и не густеет, не гниет и не испаряется. Другая подушка, в его корзине, в моей спальне…
Клио тянет к нему руки, но вместо этого прикрывает ими глаза и отшатывается, видимо разглядев спину. Я хочу сделать шаг. Я хочу мотнуть головой, стряхнуть корону и закричать; хочу, чтобы хоть кто-то что-то мне объяснил или все это оказалось просто дурным видением и…
– Эвер. Эвер, подожди!
Сделав несколько шагов вперед, все смотря и смотря на своего неподвижного, неестественно спокойного кота, перед которым уже опустился на колени встревоженный Ардон, я замираю так же резко, как сорвалась с места – в голосе кира Мористеоса не просто тревога, ужас. Остальные патриции тоже что-то говорят наперебой и, кажется, идут ближе. Над трибунами все еще крики, но и их настроение изменилось: ликование сменилось… недоумением? Беспокойством?
В невнятной волне поднимается гребень гнева. Ширится ропот.
– Эвер!
– Эвер, остановись! – это уже кричит жрец, и я наконец оборачиваюсь на отдаляющиеся нетвердые шаги за спиной. – Верни, верни его сейчас же, что ты…
Я оборачиваюсь в миг, когда кир Алексор роняет книгу и бежит по арене вбок. Когда срываются с места послушники – они смотрят на одну и ту же сцену. На Эвера, который в какой-то момент вынул из священного ларя второй венец. Венец короля.
Теперь он медленно, смотря куда-то в толпу впереди, опускает его себе на голову. Руки дрожат, по прокушенной губе бежит струйка крови. Лицо бледное и пустое, вены на шее странно набухли, будто под кожей пускают корни ядовитые побеги.
– Эй, мальчик… –
