Снова начинаю бродить между деревьями, с брезгливостью уклоняясь в стороны, чтобы к чему-нибудь ненароком не прикоснуться, но моим стопам приходится хуже всего, ведь ими я чувствую мерзкую влажную землю и сгнившие листья. Продолжаю ощущать на себе чужой взгляд, словно кто-то невидимый наблюдает за мной, и боязливо оглядываюсь, из-за чего вновь и вновь налетаю на сухие ветви, что царапают кожу.
Нам рассказывали об этом в детстве — леденящие душу истории о Диких землях, что кишат корриганами. В них говорилось о жутких видениях и страхе, пробирающем до костей. Нас пугали ужасающими чудовищами. Но сейчас… сейчас больше всего меня тяготит неестественная тишина.
Я давно потеряла Нону из виду. Не доносятся и голоса ближних. Я видела, сколько эдемов отправилось за нами, но как только ворвалась в этот лес, то сразу же потерялась среди деревьев, и какие-либо звуки просто исчезли. Только ветви неприятно хрустят под ногами, заставляя меня то и дело боязливо оглядываться.
«Никогда не отправляйтесь в Дикие земли».
«Чёрный лес в горах за Фракталом полон корриганов и злобных существ, коим нет названия».
«Если вы оказались среди умирающих деревьев, но не чувствуете, что их можно исцелить, бегите со всех ног».
Только вот в каком направлении?..
Остаётся надеяться, что ужасающие истории, которые нам рассказывали в детстве, — лишь мифы, защищающие от глупых поступков. От таких поступков, на какой осмелилась я… Покинула свой народ. Вышла за границы Фрактала. Достигла Диких земель. И всё из-за Ноны. «Из-за тебя самой», — возражает внутренний голос, и он прав, но по спине пробегает холодок, и я не готова признаться в собственных ошибках.
Продолжаю бесцельно бродить, тщетно пытаясь вспомнить, откуда пришла, как вдруг моё внимание привлекает ствол дерева, точнее, изображение на коре: в тонком круге изображён цветок фацелии — знак, который есть у многих эдемов на коже, и у меня в том числе. Только обычно он яркий: круг синий, а солнечный диск на фоне пылает жёлтым и фиолетовым. Это же изображение — на коре — как и всё остальное, лишено каких-либо цветов… Из-за этого я даже не сразу заметила знак. А теперь, присмотревшись, вижу его на многих деревьях, которые стоят словно по кругу.
Чувство, что за мной пристально следит чей-то взгляд, становится ощутимее. Не знаю, почему, но от вида выцветших изображений Иоланто моя душа цепенеет, а ноги несут прочь, хотя я не знаю дорогу и вновь бреду, не сразу осознавая, что лес вокруг начал меняться.
Мурашки больше не покрывают кожу, холод по спине, который я чувствовала прежде, исчезает, пропадает удушающий сладковатый аромат, и я ощущаю только запах влажного мха, покрывающего камни и пружинящего под босыми ногами. Моё дыхание выравнивается. Чувствую, если не лёгкость и умиротворения, то хотя бы спокойствие… Нет: покой — вот единственно правильное слово.
Я прохожу между деревьями и замираю, глядя на озеро, окружённое кипарисами, изредка среди них встречаются ивы. Стволы первых величественно поднимаются над водной гладью, вторые устало клонят к ней ветви. Над озером стоит густой туман, лишь в нескольких местах он истончается, открывая взору чёрную неподвижную воду, в которой до мельчайших подробностей отражаются стволы деревьев.
В моей голове царит блаженная пустота, когда я безвольно присаживаюсь на землю и склоняюсь над идеально гладкой поверхностью. Провожу пальцами по краю лба, а потом приподнимаю корни волос и растираю их. Смотрю на себя, но взгляд сам собой останавливается на инсигнии за правым ухом, когда я отвожу рукой прядь волос. «Какая же она некрасивая», — мелькает в голове.
Помню, как изображение появилось на моей коже около одного оборота вокруг Солнца назад. Тогда голову свело от боли, особенно зудело и стреляло за ухом, а потом появился символ — простая, грубоватая инсигния: зелёный круг, похожий на венок, с вплетённой в него золотой лентой, а внутри — странная, угловатая бабочка под раскрытыми ладонями. Такое чувство, что кто-то пытается поймать бедное насекомое и пленить его.
По глупости я показала инсигнию бабушке. Она побледнела и так расстроилась, что я покраснела до корней волос. Как бы мы не пытались уничтожить узор, ничего не получалось. Исцелить себя я не смогла, невзирая на то, с какими ранами животных могла легко управиться. Бабушка тоже мысленно проникала в мои клетки, но после нескольких попыток галоклина отказалась вновь мучить и меня, и себя: рисунок как будто въелся в кожу.
Бабушка взяла с меня слово, что я никому его не покажу и буду продолжать попытки избавиться от инсигнии. С тех пор я прячу позорный символ за густыми прядями. Во время каждой молитвы я стараюсь стереть его с кожи, однако всё бесполезно.
Я даже понятия не имею, из-за чего бабушка так расстроилась: инсигния некрасивая, но не настолько, чтобы это могло стать позором. Когда вернусь во Фрактал, нужно поговорить с Фликой об изображении, выяснить, как раз и навсегда избавиться от неё или прекратить прятать.
Вопреки моей решительности, вдруг становится обидно, что у меня есть этот злополучный узор, и у меня начинает дрожать губа. Не желая больше думать о нём, я поворачиваюсь так, чтобы в отражении была видна только левая сторона лица.
Моего… Или не совсем.
Лицо принадлежит мне, но в то же время… чужое.
Сероватое, словно я прячусь в густой тени, подсвеченное оранжевыми всполохами, будто сижу у костра. Глаза дико горят, и в них отражается бушующее пламя. А волосы… мои волосы — насыщенного чёрного цвета — блестят, как каменный уголь…
Изумлённо моргаю, в глазах мутнеет, но лишь на миг, и вот я замечаю, что радужка глаз стала вновь зелёной, но слишком светлой, почти бесцветной, выцветшей, как деревья в лесу, как тот рисунок на коре… Я вижу чёрные, густые ресницы, каких у меня никогда не было, идеально прямые волосы, тяжёлым каскадом спускающиеся на плечи, совершенно белые, без каких-либо оттенков. Лицо почти лишено каких-либо красок, только губы тёмного бардового цвета.
Я удивлённо поворачиваю лицо, пытаясь проверить, повторит ли за мной отражение. В горле застревает крик, когда моему взгляду открывается правая сторона лица.
Шрам, такой, словно кожа то ли сгорела, то ли потрескалась, идёт от брови поверх века и до середины щеки. Глаз не просто светло-зелёный, как левый: он совершенно белый, словно его застилает пелена… будто у человека погибла часть души, и это отразилось в его глазах.
Не у какого-то человека. У меня.
Мои руки оказываются рядом с лицом, я пытаюсь спрятаться сама от себя, но в отражении вижу, как ладони покрываются темнотой: мрак ползёт по коже, поднимаясь выше к локтям, а затем к груди и плечам, шее, подбородку, лицу… Я утопаю во тьме. Рот широко открывается, как будто я кричу, но на самом деле не издаю и звука.
Края отражения размываются, вода идёт кругами, будто кто-то бросил в неё камень, а затем замирает. Из толщи на меня смотрит бледное лицо, окаймлённое спутанными чёрными волосами. Оно точно принадлежит не мне.
Тёмное, в серых пятнах, лицо частично покрыто чешуёй, а жёлтые глаза хищно прищурены. Глаза ярко горят красными отблесками. Чудовище скалится. Из толщи воды оно приближается к поверхности, будто это не отражение вовсе. Ещё мгновение — и существо поднимется над водной гладью.
Я в ужасе отползаю, закрывая ладонями рот, хотя крик так и не вырывается из горла. Моя рука соскальзывает с мокрого ствола. Я почти падаю в озеро, но в последнюю секунду хватаюсь за крепкий сук, вскакиваю и бегу прочь, спотыкаясь и рискуя оказаться под водой. Когда ступаю на твёрдую землю, то с замиранием сердца оборачиваюсь: чудища нет, но по воде расходятся круги.
Я едва дышу. Чувствую, как моё сердце громко и трусливо бьётся в груди. Крик, застрявший в горле, не найдя выхода, теперь превращается в удушающий ком. Высохшая листва и переспевшие ягоды! Какая туча понесла меня в Дикие земли?!
Ругательства звучат в моей голове слишком громко. Я гоню их прочь и бегу наугад, словно пытаясь спрятаться от собственного страха. Тело едва ли слушается меня. Я постоянно спотыкаюсь, хватаясь за ветви деревьев. На мгновение руку обдаёт холодом, и я поспешно отдергиваю её: деревья словно полумёртвые. Это не пустышки, ведь я ощущаю сознание этих исполинов, но оно совсем другое, не похожее на наши дружелюбные леса.
