— Габи?
Я резко останавливаюсь, едва не падая, и не сдерживаю крика:
— Ты напугала меня!
Упираюсь руками в колени. Сердце до сих пор гулко стучит от ужаса, но я рада, что Нона рядом. Мы долго молчим, вглядываясь в пустоту и прислушиваясь к неестественной тишине Диких земель. По моей спине вновь бежит холодок, как в самом начале, но дыхание выравнивается.
— Я не хотела, чтобы так произошло, — первой признаётся подруга.
— Тогда тебе стоило ко мне прислушиваться, — упрекаю её как можно мягче.
— Возможно, — соглашается она. — Но тогда я бы не знала правды.
Я выпрямляюсь и спрашиваю с нескрываемым раздражением:
— По-твоему, ты живёшь во лжи? То, что на планете остались дома и вещи тальпов, не значит, что тебя обманывают. Наоборот. Ближние не скрывают того, что в прошлом люди жили иначе. Не просто не скрывают! Нам с самого детства рассказывали, как жили предки.
Нона никак не меняется в лице.
— Тогда почему бы не пользоваться их вещами?
Я брезгливо морщусь, стараясь говорить спокойно:
— Ты слышишь себя? Быт тальпов был выстроен на жестокости к окружающему миру. Тебе давно пора было бросить неблагодарное дело! Зачем вообще использовать их вещи?!
— Но мы ведь используем энергосберегающие лампы, солнечные батареи. Думаешь, это мы придумали? — парирует Нона. — В моём тайнике есть вещи, которые могли бы пригодиться. Техника наверняка могла бы пригодиться! — подруга намеренно повторяет слова по нескольку раз, видимо, надеясь меня убедить.
— Я не знаю, что это, — говорю я с безразличием, отвернувшись от Ноны, в то время как она приближается и с внезапным жаром, едва ли не радостью, рассказывает о своих преступлениях: — Ты знаешь! Это вещи, которые создал сам человек, чтобы облегчить жизнь. Компьютерные устройства, машины, которые позволяют передвигаться быстро и легко, ленты…
Я вспоминаю, как замерло моё сердце, когда Аврея схватила Нону за руку и начала трясти.
— Это прекрасно! Тальпы были создателями. Они улучшали жизнь. Как и мы.
— Нашла, кого сравнивать, — горько усмехаюсь я. — Мы живём в гармонии с природой, чувствуем, какое растение представляет собой пустышку, а какое живёт сознательно. Они не видели никакой разницы и уничтожали планету. Если мы создаём одежду, то делаем это благодаря мирному общению с пауками, которые плетут ткани. А тальпы выращивали растения, чтобы потом насильственно делать из них предметы быта. Они убивали живую природу!
Я смотрю на подругу так же, как это совсем недавно делал Гилар: словно вижу её впервые. Девушка всё та же, но что-то в её лице кажется мне совершенно незнакомым.
— Тальпы создавали устройства из искусственных материалов, — не унимается Нона. Иоланто, её уверенности можно позавидовать! — Это тоже пустышки. Что плохого в изобретательности?
Я не знаю, что ответить.
— С помощью техники можно было общаться на расстоянии.
— У нас есть для этого фантомы, — ворчу я, довольная, что хотя бы этому могу возразить.
— Да, но на каком расстоянии, Габи? Ты когда-нибудь задумывалась, откуда твои раненые животными приходят такими обессилившими?
Фортунат тоже задавал этот вопрос, только совсем другим тоном. Нона же снисходительно улыбается, когда до меня доходит, на что она намекает, и внутри всё переворачивается.
— Не понимаю, при чём здесь это, — мне стыдно лукавить, но я не могу сказать ничего сколько-нибудь убедительного.
— При том, — сообщает Нона, наслаждаясь мнимой победой, и мне отчаянно хочется стереть улыбку, что расцвела на её лице. — Где-то за пределами Фрактала с ними должно происходить что-то серьёзное, раз потом они нуждаются в помощи. Что-то серьёзное, — повторяет она, а затем понижает голос, — и отнюдь не хорошее.
У меня в изумлении приоткрывается рот, но я беру себя в руки и произношу как можно увереннее:
— Возможно, во время игры они оступаются на порогах рек или случайно ранят друг друга, как химеры.
Улыбка касается глаз Ноны, и зрачок становится совсем вертикальным, словно девушка оказалась в мощном потоке солнечной энергии.
— Значит, они оступаются каждые несколько шагов или бьются насмерть.
Н-а-с-м-е-р-ть. Она растягивает это ужасное слово, будто наслаждаясь им. Кровь шумит в моих ушах.
— На что ты намекаешь? — грубо спрашиваю я, глядя Ноне прямо в глаза.
— Невозможно играть так, чтобы тебе приходилось исцелять их тела несколько дней, а то и недель, — торжественно заявляет Нона. — Я не намекаю. — С лица девушки исчезает улыбка, но она остаётся в её глазах. — Животных кто-то ранит. Если мир вокруг безопасный и во всех поселениях живут, как у нас, то кто мог бы проявлять жестокость? Если мир безопасный, — вновь повторяет она, и меня начинает это по-настоящему раздражать, — то оглянись: такого леса достойны эдемы?
Слова Ноны возвращают меня к реальности, из которой я на мгновение выпала. В памяти всплывает ужасающее отражение в озере, и я обхватываю собственные плечи руками, пытаясь защититься — то ли от леса вокруг, то ли от убеждений моей подруги.
— Хочешь сказать, что тальпы выжили после Великого Пожара? — я заставляю себя посмотреть на девушку со снисходительностью, и Нону это явно задевает.
— Конечно же, нет! — отмахивается она недовольно. — Тальпы — это вообще жители станции. Если кто-то и выжил, то простые люди.
Я никак не реагирую на слова Ноны: мне всё равно, как называть предателей. Моё молчание она, похоже, воспринимает как маленькую победу и уверенно продолжает:
— Я хочу сказать о другом: какие-то другие народы, помимо нас и корриганов, явно живут здесь и уж точно не по нашим правилам.
Впервые за весь разговор я испытываю облегчение и не удерживаю смеха. Нона отступает, поражённая совсем не тем откликом, на какой, вероятно, надеялась.
— Ты действительно веришь в это? — спрашиваю я с кислой улыбкой. — Конечно, нам рассказывали о корриганах, хвостатых уродливых тварях, которые живут в водоёмах, и велели не приближаться к болотам и помутневшим рекам. — Не знаю, зачем я это говорю: Нона и без меня хорошо знает всё, что рассказывали. Я ловлю себя на мысли, что напоминание просто помогает мне защититься от того бреда, который выдала подруга. — Поселения выглядят так же, как наше, и в них живут такие же солнечные, как и мы. Ты выдумываешь.
— А ты бывала в других городах? — тихо спрашивает Нона, и наши взгляды впиваются друг в друга. — Кто-нибудь из Фрактала, якобы побывав в других краях, рассказывал о них хотя бы раз?
Холод сковывает моё тело, и я не нахожу сил произнести хоть слово.
Такой простой вопрос. Но я никогда не задумывалась.
— Кто сказал нам, что корриганы — единственный на планете народ, отличный от нашего?
Такой глупый вопрос, но холод сковывает моё тело, и я до боли впиваюсь руками в плечи.
— Авгуры, — бездумно отвечаю я, и Нона одобрительно кивает.
— Вот именно. И они лгут.
У меня открывается рот, а сказать ничего не могу.
Нона медленно приближается ко мне и пристально смотрит в глаза долгую минуту, а затем тихо произносит:
— Если я права, то у нас всех большие проблемы.
Её угрожающий и при этом холодный, бесчувственный тон, такой, словно девушка просто сообщает какую-то общепринятую истину, пугает меня гораздо сильнее, чем чудовище в озере.
— Думаю, в лесу ты видела символ нашего Фрактала. Здесь границы заканчиваются и здесь же находится невидимый защитный барьер. Я догадываюсь, что его можно увидеть, но, вероятно, только во время медитации, значит, сделать это могут лишь авгуры и медиумы. Если же к барьеру приближаются чужие, не обязательно только люди, но и животные, они не могут пройти дальше, блуждают вокруг и сбиваются с собственного следа. Это объясняет, почему во Фрактале нет хищных зверей, а те, что есть, обходятся пустышками с солнечной энергией.
— Хищники? — только и могу повторить я, чувствуя, как неприятно растекается по горлу слюна, будто я готова сплёвывать её, лишь бы избавиться от полузабытого слова, ведь его всегда применяли только к миру тальпов. — Какой барьер?! С чего ты взяла?! Почему я должна тебе верить?
