момента начался кромешный ад. Сначала мы еще бодрились, пытались шутить, убеждая себя, что это невозможно — заблудиться внутри небольшого холмика. Как могли, храбрились друг перед другом и скрывали свое беспокойство. Но когда счет переходам, тоннелям и пещерам потерялся, стало глупо не признавать очевидное. Мы заблудились и не можем выбраться. Костя запоздало дал команду погасить все фонари, кроме одного — батарейки уже начали садиться. Телефон был с собой только у меня, но толку от него не было никакого — мобильная сеть внутри холма отсутствовала. Мы пробовали стучать, но от этого начал осыпаться потолок. Лабиринт пещер и ходов оказался словно заколдованным. Макс оставил на одной из развилок каску, чтобы иметь ориентир, от которого можно было бы методично обследовать ходы, но больше мы к ней так ни разу и не вышли. Даже держаться направления вверх оказалось невозможным: ходы ныряли вниз вопреки всем законам логики и пространства. Погас один фонарик, через некоторое время другой. Я выключила телефон — батарейка была почти на нуле, и мы потеряли счет времени. Теперь его отмеряли жажда, голод и усталость.
7. ВЫХОД ЕСТЬ ВСЕГДА (ДАЖЕ КОГДА ЕГО НЕТ)
В конце концов, мы просто свалились с ног в очередной пещере. Снова переход за спиной, и два прохода перед нами. Дразнят призрачной возможностью того, что за одним из них кроется спасение. Последний фонарик постепенно угасает, скоро мы останемся в полной темноте. А еще страшно хочется пить. Спертый воздух песчаных туннелей оседал в пересохшем горле и делал жажду невыносимой, мы то и дело кашляли.
— Нам конец, — чуть слышно прошептал Макс, не решаясь произнести это в полный голос.
— Тебя когда хватятся? — мрачно поинтересовалась я.
— Не скоро, — вздохнул он. — Я вчера вечером родителям позвонил и сказал, что мы задержимся. А то, что здесь со связью перебои, они в курсе.
— Коля считает, что мы еще вчера в город вернулись, — обреченно призналась я. — А для родителей я в отпуск уехала.
— А я не привык ни перед кем отчитываться, — прозвучал резкий голос Кости.
Мы с Максом осеклись, зато заскулил молчавший до этого Шарик. Тонко, тоскливо и безнадежно. Это звучало жутко, я никогда еще не слышала, чтобы он так скулил.
— Катя, я тебя очень прошу, уйми свою шавку, — медленно проговорил Костя.
— Только не надо на него срываться, — проворчала я. — Шарик, между прочим, вообще не хотел сюда идти.
— Что же ты его не послушалась? Все-таки единственный мужчина в твоем доме, — насмешливо осведомился Костя.
— Знаешь, уж лучше собака, чем какой-нибудь самовлюбленный эгоист вроде тебя, — окончательно разозлилась я. — Знаю я таких — пользуются людьми, а потом выбрасывают их за ненадобностью.
— И на каких же основаниях ты сделала подобные выводы обо мне? — медленно спросил Костя с металлом в голосе.
— Да и так ведь все понятно! — раздраженно выпалила я. — Богатенький папочка обеспечил всем: машиной, квартирой, высокооплачиваемой должностью в своей компании. Ты же имеешь все, что только пожелаешь. И кого пожелаешь, наверное, тоже. Что, скучно стало, и решил для развлечения поиграть в Индиану Джонса?
— А ты, я так понимаю, прекрасно разбираешься в людях? Из-за того, что у тебя не сложилась личная жизнь, сделала вывод, что все мужики козлы и утешаешься в привязанности к собачонке! Да кто ты такая, чтобы судить? — взорвался Костя.
— Хватит! — прикрикнул на нас Макс. — Только ссор и ругани нам сейчас не хватает! Силы поберегите.
— А тебя вообще никто не спрашивает, — огрызнулся Костя. — Помолчал бы лучше, африканец недоделанный. Здесь темно, так что никто не видит, какой ты особенный.
Наступило молчание. Слышно было только, как Макс шумно дышит, стараясь справиться то ли с гневом, то ли со слезами.
— Макс, — осипшим голосом позвал Костя. — Прости меня. Я не хотел, честно. Нервы на пределе, вот и сорвался. Ты же знаешь, мне совершенно все равно, какого ты цвета. Я не расист. Тьфу, я что-то совсем не то говорю. Но ты же меня понимаешь?
— Понимаю, — со вздохом ответил Макс. — Ты что, думал, я не знал, что ты со мной дружить начал только потому, что это прикольно — друг чернокожий. Это же как обезьянку с собой на поводке водить. Все внимание обращают. С девушками легко знакомиться. Но я уже привык. Давно привык, с самого детства, что все на меня пялятся, а то и пальцами показывают. И вы даже не представляете, как я от этого устал. Как же хочется быть обычным, таким как все. И чтобы со мной общались просто потому, что я это я.
— Макс, ты мой самый лучший друг, именно потому, что ты — это ты, — не выдержала я. — Ты добрый, отзывчивый, веселый, общительный и искренний. С тобой я никогда не жду подвоха, обратного смысла, двойного дна. А цвет кожи, волос или глаз к твоей широкой душе и доброму сердцу никак не относятся.
— Спасибо, Катя, — от души поблагодарил он.
Костя помолчал некоторое время, потом заговорил снова.
— А ведь ты прав — я действительно начал общаться с тобой потому, что это было прикольно. Ты привносил разнообразие в мою компанию богатеньких отпрысков, считающих себя привилегированными. Но узнав тебя поближе, я понял, что ты действительно отличный парень. И раз уж меня угораздило сюда попасть, я могу радоваться только одному — что в этом кургане со мной ты, а не кто-то другой.
— Все любят Макса, — смущенно пробормотал мулат, — а Макс никого не любит.
Мы рассмеялись, а потом темнота и безысходность сделали свое дело, и мы примолкли, словно проявили бестактность, позволив себе веселиться в столь безвыходном положении. Костя еще немного помолчал, и продолжил, словно кто-то подгонял его выговориться:
— Про богатенького папочку, Катя, конечно, права. Знаете, на мое восемнадцатилетие отец подарил мне квартиру и отдал старенький служебный «Опель». А еще он сказал, что это последний раз, когда я что-то получаю просто так, и с этого момента должен содержать себя сам. И я начал работать на его фирме. Но не на «непыльной должности», а простым курьером, и это параллельно с учебой на экономическом факультете. Хотя сам я с детства мечтал
