в дверь заставил меня подпрыгнуть. Колотили так, будто стучавший имел право требовать, чтобы его впустили.
— Марья, открывай! — Снова стук. — Открывай, кому говорю!
Нянька ахнула.
— Никак аспид вернулся! Да злой какой!
— Только чего он сам-то дверь не откроет? — Марья начала подниматься с сундука.
Точно, я же совсем забыла про кочергу в дверях!
— Погоди, я сбегаю.
Позавтракала, называется!
Я выскочила из кухни под ворчание няньки, дескать, много чести, чтобы барыня сама бегала открывать. Виктор продолжал колотить в дверь, так что, когда я добралась до нее и выдернула кочергу из ручки, руки чесались огреть ею незваного гостя как следует. Дверь распахнулась.
— Теплая встреча, — усмехнулся «аспид», оглядывая кочергу. — Забирайте своего работничка. Какая хозяйка, такие и работники.
Он отступил в сторону, разворачиваясь к лошади, и я ахнула, разглядев висящего поперек седла человека. За спиной запричитала Марья.
Я сбежала по ступенькам, сунула руку под воротник тулупа, нащупывая артерию. Живой, но пульс, кажется, медленнее, чем должен бы быть. Водятся ли в этом мире часы с секундной стрелкой?! И температуру тела на глаз не определить — но шея ощущалась прохладней, чем должна бы, под тулупом-то.
— Давайте его пока в людскую, — распорядилась я.
Там ближе к кухне и теплу. Я собралась подхватить лошадь под уздцы, но Виктор сам уверенно повлек ее в сторону флигеля.
Неужели его пускали на «черную» часть? Хотя о чем я, он же муж хозяйки, конечно, все в доме знает!
— Где вы его нашли? — поинтересовалась я, шагая рядом.
— На дороге в моих владениях. Повезло, что я выехал на утреннюю прогулку именно по этой дороге. К вам было ближе, чем ко мне.
Только сейчас я обратила внимание, что дышал Виктор тяжело, лицо покрылось красными пятнами, а выбившиеся из-под шапки волосы слиплись. Похоже, перекинул конюха поперек седла, а сам бежал трусцой рядом с лошадью.
Повезло пропойце, что барин не отвернулся брезгливо, а подобрал, не побоялся руки испачкать.
Я раскрыла двери флигеля, собралась попросить Марью помочь мне затащить бесчувственного конюха в дом, но Виктор закинул его на плечо. Надо же, а с виду совсем силачом не выглядит. Не задохлик, конечно, но и не качок. А конюха нес, будто и вовсе никакой тяжести на плечах нет. Уложил его на лавку в людской, прежде чем я успела что-то сказать, резко бросил:
— Я за доктором. Заодно пусть руку Марьи посмотрит.
Я похолодела. Вот сейчас разглядит гипс и спросит, что это!
— Неча ему на меня смотреть, — огрызнулась нянька, прижимая здоровой подвешенную на косынке руку. Я выдохнула: большая косынка совершенно скрывала гипс.
Виктор не услышал или сделал вид, будто не услышал возмущения няньки.
Я стащила с конюха рукавицы. Проглотила ругательство: пальцы были красно-синими и ледяными на ощупь. Добегался. Вот чуяла же моя… мое сердце, надо было его искать! Хотя как бы я его нашла, если он аж до соседних владений добрался, прежде чем уснуть!
Марья ахнула.
— Сейчас водочки принесу, разотрем его…
— Никакой водки! Неси все теплые одеяла, какие есть, рукавицы, платки-носки… в общем, все, что найдешь.
При отморожениях ткани гибнут не столько от холода, сколько от нарушения кровотока. Сосуды спазмируются, и, если отогреть обмороженный участок снаружи до того, как они вернутся в нормальное состояние, клетки погибнут от недостатка кислорода. Любые растирания, любые согревания снаружи только ухудшают дело.
Вот самого конюха нужно будет греть, но это уже другой разговор.
Марья — вот чудо! — не стала спорить. Шмыгнула в дом.
— И ветоши мягкой! — крикнула я ей вслед. Начала снимать с конюха тулуп.
— Что вы делаете? — спросил Виктор, о котором я почти забыла.
— Надо его раздеть и осмотреть.
— Раздеть? Осмотреть? Мужчину?
Он идиот?
— Это не мужчина, это… — Я в последний момент проглотила слово «пациент». — Пострадавший. А вы собирались ехать за доктором.
За тулупом последовал льняной… кафтан, наверное. Штаны сухие, хорошо, хотя ничего не гарантирует, мог и в сухих все себе приморозить, если неудачно лежал.
— А как же девичья стыдливость?
— Девичья? Я вроде как замужем успела побывать! Чего нового я увижу?
— Это же вы собрались его «осматривать»! Что вы намерены увидеть?
— Участки обморожений! — рявкнула я, вытряхивая конюха из рубахи. — Или заткнитесь и помогайте, или убирайтесь! У меня нет времени на супружеские сцены!
За рубахой последовали штаны. Я сунула в руки ошеломленному Виктору ворох одежды.
— Выкиньте это на лавку во дворе, пусть проветрится.
Виктор вылетел за дверь. Застучали копыта. Надеюсь, он все же за доктором помчался, а не изображать оскорбленное достоинство. Впрочем, мне было не до того — осматривала пациента, оценивая площадь обморожений. Штаны можно было не снимать, повезло мужику. Или не повезло, не факт, что руки и ноги удастся сохранить.
В людскую ввалилась Марья. Поняв, что много одной рукой не унести, она навесила платки и одеяла себе на плечи, превратившись в копну. Платков в доме оказалось море — и вязаных, и тканых, новых и уже поношенных.
— Да что ж ты делаешь, касаточка, стыд-то…
— Хоть ты не начинай! — перебила ее я. Выхватив лоскут ветоши, начала сооружать что-то вроде портянок. — Помогай давай. Все, что белое и синее, а не нормального цвета, нужно заизолир… тьфу ты, утеплить. Сначала ветошь, мягкую, а потом платками, чем толще, тем лучше.
Обмотав конечности, я и самого конюха закутала в одеяло.
— Пригляди за ним, а я грелку принесу, — велела я.
— Да чего за ним приглядывать, лежит себе и лежит. Чего еще сделать надо?
— Приготовь все для чая и мед достань, — велела я. — Как в себя придет, отпаивать будем.
Вытряхнула из грелки в моей спальне уже остывшие угли, нагребла туда горячих из печи в кухне. Мельком увидела, что тесто в квашне подняло полотенце. Ох, как же все не вовремя! Я сунула грелку под лавку, накрыв платками. Метнувшись обратно
