в кухню, вымыла руки.
Едва я шагнула к тесту, Марья, подскочив ко мне, тронула за плечо. Застегнула рот на пуговицы. Я, улыбнувшись, кивнула. Обмяла тесто.
Вернувшись, мы с нянькой в три руки положили под спину конюху нагревшийся платок. Еще два горячих платка я сунула ему под мышки, отчаянно жалея, что нет у меня нормальных электрических, на худой конец резиновых грелок. Ту, что была, чугунную, поставила ему на живот, поверх одеяла и сложенного покрывала. Не должно обжечь. По-хорошему, надо бы вливать подогретые растворы, но где ж их взять? И ведь не в каменный век попала!
Может, хоть у доктора, если Виктор его привезет, найдется система для внутривенного вливания? И глюкоза?
Конюх поднял ресницы, обвел помещение мутным взглядом.
— Русалка! Без лица!
Ну в самом деле, как и я. Не разглядел в темноте, что лицо под платком. Только я-то сообразила быстро, а он спьяну принял за какую-то нечисть. Но почему русалка?
— Барину сказать надо, чтобы барыню забрал, а то конец ей!
Конюх снова затих. Марья вздохнула.
— Последний ум пропил! Где ж это видано, чтобы русалки в доме бродили? Русалки — они в лесу живут, на ветках сидят, редко когда в поле выходят.
— У них же хвост! — не выдержала я. — Что с ним в лесу делать?
— Какой хвост? — вытаращилась на меня нянька. — Отродясь у русалок никаких хвостов не было. Девка как девка, только простоволосая да без лица. Коли увидишь, кинь ей пояс да скажи «звать тебя отныне…» — как хочешь, так и назови. Она и исчезнет.
— А если пояса нет? — полюбопытствовала я.
— Тогда хоть имя дай. Учат-учат вас, господ, всякой зауми, а самому-то главному и не научат!
Я не стала спорить. Сменила остывшие платки под мышками конюха другими, нагретыми.
— А это зачем? — полюбопытствовала Марья.
— Там крупная артерия… сосуд, по которому кровь течет, проходит. Кровь нагреется и в руки тепло понесет.
Марья кивнула.
— Я за ним пригляжу, касаточка, раз уж вроде начал в себя приходить. А ты покушай пока, голодная, поди.
Подтверждая ее слова, живот заурчал.
— Попозже, — отмахнулась я от них обоих.
Сперва нужно и тут окна утеплить.
Проходя через кухню, я переставила чугунок с кашей на печь, чтобы не остывала. Принесла оставшиеся со вчера полосы ткани, мыло и замазку. Едва я начала приводить в порядок рамы, Марья подскочила.
— Настенька, да ты чего! Велела бы мне…
— И сколько бы ты с одной рукой провозилась?
— Так ты сними с меня эту дуру! — не осталась в долгу нянька. — И мне, и тебе легче будет.
— Мы же договорились, барыня работает, ты отдыхаешь, — напомнила я. — А если совсем не хочешь сидеть, завари чаю да мед приготовь. Как немного остынет, попробуем Петра в себя привести, чтобы напоить.
— «Петр»! — передразнила нянька. — Петр — это мужчина уважаемый, а это Петька-пропойца.
Я покосилась на конюха: слышит ли? Марья заметила этот взгляд.
— Да я и ему в глаза столько раз это говорила. Молодой мужик, справный…
— Молодой?
На мой взгляд, конюху было под сорок. Не старик, конечно, но и назвать молодым…
— Так двадцать пять ему, а посмотри, до чего себя довел! Оно понятно, жена родами померла, и первенец вместе с ней. Любил он ее шибко, когда женихался, за десять верст в соседнюю деревню бегал, только чтобы увидеть. Да только всему бог свой срок отмерил, и горю тоже, а он, вишь, третий год его водкой заливает.
Я молчала, не зная, что сказать. Впрочем, Марье мои слова не требовались.
— Грех это. И душам их покоя не дает, притягивает их сюда, к земле. И свою душу этак вот-вот загубит. А так ведь парень молодой, работник какой справный был! Любая бы пошла, деток бы народили…
Я подняла руку, останавливая ее. Так и есть, копыта. Во двор верхом въехал Виктор. Один.
— Пойду чайник поставлю, — сказала я.
Нянька пронзительно глянула на меня.
— Аспида, что ли, чаем поить?
— Конюха, — напомнила я.
— Так он не очухался еще.
— Когда очухается, надо, чтобы чай горячий был, но не обжигал, — парировала я под скрип отворяющейся двери.
Эх, не успела смыться! Вот сейчас Виктор спросит, откуда я знаю, что делать с обмороженным, а Марья ответит, что сам же он меня на курсы и послал! Вот будет весело!
— Евгений Петрович в отъезде, — сказал Виктор, нагибаясь в дверях. — Придется без него. Как ваш пострадавший?
Он внимательно оглядел конюха.
— Пока непонятно, — сказала я. — Не хуже, уже хорошо.
Не мог ли Виктор быть той ночной тенью? Кому еще могло что-то понадобиться в доме? Сейчас, вблизи, он казался высоченным, тот, вроде, был ниже. Но издалека, в темноте, я могла неправильно оценить рост. Короткая курточка, вроде гусарской, очерчивала плечи и, в отличие от сюртука с расклешенными книзу полами, позволяла разглядеть не только узкую талию, но и поджарые бедра. Нет, пожалуй, ночью был не он. Виктор сложен лучше. Красивый мужчина.
— Осмотрели, что хотели?
Я разозлилась на саму себя. Нашла время на мужиков заглядываться! И вообще, он со мной разводиться собрался! И…
— Вам полностью изложить данные объективного обследования?
Брови Виктора взлетели, и я сообразила, что юной барыньке неоткуда знать, что такое «объективное обследование». Я захлопала ресницами и мило улыбнулась.
— Вы завтракали?
— Уже забыли, что в деревне я завтракаю только после утреннего моциона?
— Да и не помнила вообще-то, — буркнула я себе под нос, но Виктор услышал.
— Как это на вас похоже!
Петр завозился, выпростав из-под одеяла руку, обмотанную шарфами по локоть. Я снова укрыла его.
— Насколько я помню физику, теплая одежда не греет, а просто изолирует тело от холода, — фыркнул Виктор. — Как вы только учились!
Марья открыла рот и тут же закрыла его. Видимо, и за касаточку хотелось вступиться, и барину замечания делать не осмеливалась, все же его-то она не воспитывала.
Я проглотила ругательство, снова улыбнулась так мило, как только была способна.
— Хорошо, спрошу по-другому. Вы голодны?
— Почему вас вдруг это интересует?
Потому что нужно срочно убрать тебя от пациента, пока ты не полез с идеями растирать его водкой или
