— Прошу извинить меня, Фэлан, — скоро, задыхаясь, проговорила она, не дослушав. — Мне нужно... нужно идти.
Герцог молча поклонился и отступил на шаг, освобождая путь.
Диана шла, не чувствуя под собой земли, точно пролетела это пространство на незримых крыльях. Не были белыми те крылья.
***
В проходной комнате оказалось многолюдно; впрочем, всё сделалось таким далёким и неважным, что Диана могла лишь краем сознания отметить знакомые лица, не размениваясь на имена и приветствия. Её никто не окликал: вероятно, взгляда на неё довольно было понять, что она не видит с открытыми глазами.
— Сюда, — мягко позвал женский голос, и Диана последовала за ним и за направляющей её рукой, всё менее принадлежа себе с каждым шагом.
Женщина отворила занавешенную ковром, невидимую дверь.
Сюда не проникали звуки извне, и сами размеры помещения оказались скрыты. Словно, переступив порог, Диана переместилась во времени, не в пространстве. Ей было до горечи на языке знакомо это: искусственно водворённый сумрак, и такая же фальшивая тишина, будто в засаде. И прикрытые колпачками свечи, и марево от курений, неотлетевшей душой сгустившееся под потолком... и даже это дыхание, его особое звучание и ритм, какого не бывает у излечимо больных и раненых, тем более у спящих.
Делалось ли это из уважения к умирающему, из почтения перед смертью, что уже незримо присутствовала во всём, или же потакая лишь вкусам устроителей подобных торжеств? Кто и когда непреложно рассудил, что именно такой должно быть обстановке для сцен ухода?
От изголовья постели поднялась тень бывшего здесь и прошла мимо, к женщине-проводнику. Мгновением спустя Диана ощутила движение позади: её оставили наедине с ним.
Семь шагов.
И застывшее лицо, которого уже коснулись тени, чьи истоки лежали за пределами явного мира.
Диана присела на край постели, аккуратно расправила юбку на коленях, на негнущемся гобеленовом покрывале.
— Слово прощания — роковое слово. Не следовало произносить его тогда...
Не она ли бездумно собственной волей призвала рок? Нет, — сжала нервные пальцы, — её роль — маска Кассандры, ни больше, ни меньше. Безъязыкая кликуша* — что весу её посулам? Даже и поверив, поступил бы он иначе? В судьбе его исход определён, он вопрос времени, всего лишь... Разве не знала она этого всегда, прежде чем отец соединил их руки, прежде чем сказала то "прощайте"?
(*кликуша — суеверно о той, кто призывает, накликивает беды.)
— С первого слова, с первого взгляда, Демиан... Демиан.
Голос её пресёкся. С сухим копотным треском умерла свеча. Содрогнувшись, Диана выпрямилась до боли в позвоночнике, вперив перед собой слепой взгляд. Почти трёхдневная маета, усталость души и тела, только теперь вошла за нею в двери, будто бы отстав от немыслимой гонитвы*.
(*гонитва — погоня, бег.)
Ничто не проникало извне, ни свет, ни запахи, ни звуки. Диана не слышала себя: биения сердца, дыхания — или не билось оно, или пресеклось дыхание — лишь агоническое доживание свеч, лишь редкий — такой редкий! — вдох-выдох. Точно метроном, что каждым своим протяжённым во времени ударом вытягивал что-то изнутри, наматывая на веретено.
Вдох... выдох...
Тишина. И ожидание приговора. Не казнь страшна, но ожидание казни...
...вдох.
Каких богов молить ей за него? Каких, ведь в богов он не верил.
Только в себя.
"Живите, Демиан.
Потому что я — верю — в вас".
Выдох.
Сон или транс был тот миг бесчувствия, но, подняв лицо от сомкнутых ладоней, герцогиня обнаружила, что у постели Демиана она более не одна.
Равно печальный и дивный образ воздвигся в её памяти: не виденная в жизни земной истинная её мать. Смерть, явленная герцогу Алистеру, увести его за собой в облике любимой женщины.
Но теперь воспоминание это внушало ей одно лишь отчаянье.
В несознаваемом порыве заслонить собой умирающего, она поднялась, точно забыв, что ей нечем противостоять этой призрачной гостье.
И, словно страх Дианы был ведом, а мысли настолько же принадлежали и ей самой, эта женщина отвечала тенью того, что было когда-то улыбкой.
— Не бойся, девочка. Я ещё жива.
Диана провела ладонью, смахивая с ресниц лоскутья морочной паутины. Теперь она видела ясно, что обманулась впечатлением минуты и незнакомка принадлежала всё же миру вещному.
Большинство свеч погасло, и лишь немногие огарки боронили от совершенного мрака. Не свет, но затухающее дыхание света, трепет бледных нимбов. И в мареве этом, почти пограничном с тьмой, едва проступали силуэты иных людей; Диана скорей угадывала, нежели видела: Когана, Кристалину — и вдруг с сугубым вниманием заметила, что авалларка держится левой руки мага, — не виденную прежде статную полнотелую женщину, Иленгара...
И все они не заступали за порог, словно были не вправе войти в некий ближний круг. Лишь безымянная гостья, почти болезненно хрупкая, безыскусно одетая и юная, едва ли старше Дианы, оказалась у самого изголовья постели, как-то вдруг, точно не шагами мерила пространство, но пронзила его навылет, как пронзает стрела. Впрочем, нынче у Дианы мало было веры как в разум свой, так и в зрение.
— Ты сказала, тебе известен способ.
Диана невольно искала взглядом незнакомца. Оказалось, Коган. Просто голос хриплый, такой, что от одного звука скребёт в гортани.
Женщина медленно кивнула. На Когана она не смотрела, лишь на Демиана: горсти вороновых перьев по выбеленному льну подушки, восковое лицо, — и отчего-то Диана не смогла прочесть, что было заключено в том долгом взгляде.
Тень Иленгара хищно подалась вперёд.
— Что за способ?
Слова царапали сухими крошками.
— Ненадёжный, — жёстко ответила женщина. Сплетались и расплетались нервные пальцы — скорее музыкантши или вышивальщицы, нежели лекарки. Диана бездумно следила за агоническим танцем этих рук — быть может, в них заключена жизнь её суженого. — И опасный. Хотя что теперь опасно для твоего ученика?
— Эста, мне... — качнувшись к ней, выдохнул Коган.
— Не время.
Руки её двигались как механизм, выставляя на низкий прикроватный столик пузырьки и склянки из заплечной сумы, скупыми точными движениями сортируя, выбирая из общего строя, отмеряя и смешивая, как за аптечным прилавком, некие экстракты и декокты. И Диане так хотелось верить, что неизвестная лекарка, столь своевременно явившаяся, точно добрая волшебница из сказки, напоит умирающего живой водой. Что ей ведом чудодейственный эликсир, о существовании которого не подозревали все телларионские мэтры, перебывавшие здесь.
Хотела верить, но не могла. Предел — не Тридевятое царство, и нет здесь источника с живой водой, разве только мёртвой. И не деревенской знахарке одолеть отраву, от которой спасения веками ищут лучшие целители Предела — и не могут найти.
Обоняние её не было обострено, и Диана могла чувствовать лишь слабый запах липы и мелиссы. Её познания в травничестве оставались весьма ограничены, и такие названия как граллов глаз, драконов цвет или плакальница ей ни о чём не говорили. Но она видела реакцию Кристалины и Иленгара, для которых названия эти были не только надписями на этикетках, и сверхчеловеческое чутьё позволяло в полной мере обонять ассорти целебных трав. И реакция их оказалась совершенно человеческой.
Недоумение. Отчаяние. Страх.
— Это не лекарство, — услышала Диана свой словно бы чужой голос. — Что это? Удар милосердия?
— Не лекарство, — очищенным от эмоций тоном ответила названная Эстой женщина. — Не в такой концентрации и дозе. Яд. Но яд этот для него — единственный шанс. Быть может, антидот нейтрализует отраву...
— Быть может... — эхом откликнулась Диана, глядя на проступившие под восковой кожей вены, точно ветви, прорисованные чёрной тушью.
"Быть может". Не шанс, но призрак шанса. Возможно ли надеяться на большее?
— Быть может, — тоном последнего приговора утвердила женщина, легко качнув чашу. Полусфера, выточенная из древесной кости, морённая временем, лакированная множеством прикосновений — проще не бывает. Величиной с напёрсток, с ореховую скорлупку — не более. И жидкость, что лениво лизнула изнутри покатый бочок, — густая, чёрная, как смола или кровь.
