для таких как вы, не для тех? кто продался за звонкую монету, – я смерила его уничижительным взглядом и уже было развернулась, чтобы пойти к сцене, как услышала весьма зловещее:
– Никуда ты не пойдешь, принцесса. Ничего ты о нас не знаешь, – злобно шипел он.
В этот раз между пальцев Винсента появился медиатор, и жуткая мелодия стремительно начала разливаться по закулисью, она змеями расползалась по полу и устремлялась прямо к моим ногам пугающими образами.
– Винсент, прошу! Что за детский сад? – Вивиан попыталась остановить своего брата, но по его охваченным магией глазам, я видела, что это ей не точно не удастся. Никому не удастся. Все то, что Вестерхольт так отчаянно сдерживал пару минут назад, прорывалась в этот миг, а я вольно или невольно стала проводником его гнева.
Попятилась от наколдованных змей, которые с каждым мгновением становились все реальнее. Они оставляли на полу влажные следы, шипели в унисон с музыкой и угрожающе обнажали ядовитые клыки.
С неимоверным трудом я подавила панику. Шумно выдохнула, успокаивая дрожь в теле, вскинула скрипку на плечо и суетливым пассажем попыталась отразить атаку Винсента. Золотые стрелы одна за другой пронзали змей, которые корчились и издыхали в агонии. Я уже хотела ответить Вестерхольту победной улыбкой, как осознала, что ползучие гады были лишь отвлекающим манёвром. Пока я создавала разящие стрелы, мой противник нырнул в очередное соло, напоминавшее крик ястреба в пике. Всего на мгновение мои пальцы ослабили хватку, и когтистая лапа хищной птицы тут же вырвала у меня смычок.
– А вот теперь-то ты сыграешь нам всем своё хвалёное пиццикато, принцесса, – Вестерхольт пренебрежительно указал мне смычком в сторону сцены, где трио закончили своё выступление и принимали восторженные аплодисменты. – Послушаем, как звучит твоя непродажная музыка.
Сейчас, глядя свой на драгоценный смычок, грубо зажатый в руке Винсента, выступление и наш спор были последними, о чем я тревожилась. Даже змеи не вселяли в меня такого ужаса, как неосторожное обращение с моим сокровищем.
– Отдай, – слабо попросила я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.
– Я не слышу тебя, – он приложил ладонь к уху.
– Отдай, – повторила я уже громче, наступая на горло своей гордости. – Отдай, пожалуйста.
– Винни, ну в самом деле, – вмешалась его сестра. – Отдай ты уже девочке смычок.
– Нет, Ви, – отрезал Вестерхольт. – Ты слышала, как она нас назвала. Лабухи. По кабакам, значит, мы только можем.
С этими словами он провёл смычком по своей гитаре, словно по виолончели, извлекая скрежещущие звуки, которые пробирала меня до самого основания, выскребали из меня душу без остатка.
– Не надо, Винсент, – шептала я, захлебываясь невыплаканными слезами, потому что именно эти самые чувства я испытала впервые взяв скрипку. Мамину скрипку. Тогда, сжимая древко смычка, на котором я знала каждую трещинку, я представляла, что моей рукой водит мама. Но мамы рядом не было, и струны рождали болезненную мелодию, которую я пытаюсь заглушить годами практик.
Винсент не слышал. Он наслаждался моим страданием и унижением, и я, возможно, заслужила их за свои гадкие слова. Но не так.
– А сейчас на сцену приглашается Елена ден Адель. Дочь знаменитой Софии ден Адель в девичестве Хаслингер.
– Прошу, – безо всякой надежды попросила Вестерхольта.
– Мне надоело ждать, принцесса, – с этими словами он грубо зажал смычок между зубами и вдарил по струнам.
Меня отбросило волной почти на сцену, я потеряла равновесия, запуталась в полах своё концертного платья и упала.
Я уже не думала о смешках, не думала о том, что конкурс я скорее всего проиграю, что отец будет недоволен. Я смотрела лишь на белые зубы Винсента, и его злой оскал, мне казалось в меня он впивается со всей яростью, а не в древко смычка. Прямо сейчас он осквернял самое дорогое, что у меня было, он оставлял новые рубцы не только на инструменте, но и на моей и без того израненной душе.
– Елена Анна ден Адель, – повторил конферансье.
Я медленно поднялась на ноги, зажала скрипку подбородком и легко коснулась струн.
Пиццикато совсем не подходило моему состоянию, слишком веселой и непринуждённой рождалась музыка, больше напоминая разнузданное ярмарочное веселье. Но разве это важно сейчас важное? Важно вернуть смычок и наказать Вестерхольта.
Новые незнакомые мне до этого дня образы рождались под моими пальцами, они принимали форму крохотных птичек, которые словно рой насекомых устремились к моему обидчику, окружили его, щебетали в уши и пытались отнять смычок.
Винсент отмахивался от птиц, попутно вплетал в мою музыку свои грубые и надрывные мотивы, выпуская на волю ястребов, которые без труда истребляли моих пташек, а после рванули на меня, заставив попятится на сцену. Пришлось сосредоточиться на своей игре. Мягче, быстрее, коварнее. Кого там бояться хищные птицы?
Я возбуждённо пощипывала струны, и со всех сторон начали сбегаться лисицы. Словно неуклюжих домашних куриц они хватали ястребов Вестерхольта и трепали их. Несколько хищниц даже попытались куснуть Винсента, и ему пришлось отбежать. Мои существа гнали мерзавца ко мне на сцену. Но он не сдавался, выдал почти низкое, почти басовое звучание, и за его спиной материализовался медведь.
Лисы с пугливым скулежом метнулись в зал и растворились над головами изумлённых зрителей, оставив меня один на один со зверем и его создателем. Медведь неумолимо двигался на меня, ревел. Под ним стонало деревянное покрытие сцены. Когда зверь навис надо мной когтистой лапой, зал ахнул. Для всех это было частью какого-то представления, даже конферансье не до конца понимал, что происходит. Я же судорожно искала правильную пьесу.
Огонь!
Как же сложно сыграть его пальцами. Кажется сами струны начинают нагреваться и плавится, и вот уже не без труда подобранные мотивы пламени обращаются в первые искры, они летят медведю на морду, сыплются на половицы, пляшут язычкам в темных глазах Винсента.
– Осторожно! – кричит он, несется на меня и утаскивает в сторону за миг до того, как сверху срывается
