кивнула, всё ещё пытаясь успокоить своё сердце.
– Хорошо. А теперь по существу. Вы сорвали конкурс, устроили потасовку на глазах уважаемого жюри, меценатов, преподавателей и студентов. Ваша взаимная ненависть всегда была деструктивной, но пожар? Вы устроили настоящий пожар на сцене. И после этого ты, – ректор указал на Винсента. – Хочешь, чтобы я позволил твоей группе выступить? Вот тебе моё нет. Пусть это будет уроком для тебя. С этого момента все, что ты сделаешь, будет отражаться на твоих сокомандниках.
Вестерхольт молча разглядывал свои сжатые кулаки, а у меня не было ни сил, ни желания злорадствовать. Никогда не видела его таким подавленным.
– А ты… Вы, – поправил сам себя ректор. – Фройляйн Адель, вынужден с прискорбием сообщить вам, что вы так же снимаетесь с конкурса. Если у вашего отца будут по этому поводу возражения, или претензии, пусть он выскажет их мне лично, а не через письма с угрозами. В конце концов вас обоих можно было исключить после сегодняшнего. Но я добр, чёрт возьми. Добр. Пишите объяснительную.
Амадей протянул нам по мятому листку бумаги и по сточенному донельзя карандашу.
Я скромно подняла руку.
– Да, Елена.
– А какое у нас ограничение по количеству слов?
Винсент, уже успевший расположить листок у себя на колене, громко чихнул, маскируя слово “зубрила”.
– Нет ограничений, – благосклонно ответил герр Циммерман. – Можете поплакаться, обвинить очередной раз адепта Вестерхольта. Можете даже попросить меня отменить решение о вашем исключении из числа конкурсантов.
– А это сработает? – недоверчиво поинтересовался Винсент.
– Разумеется нет. Но вы же творческие люди, проявите фантазию и удивите меня своими записками.
– А есть какая-то установленная форма? – я все ещё нерешительно смотрела на свой чистый лист. – Я просто никогда не писала объяснительных…
– Серьёзно, Нана? – не выдержал Винс, и я в очередной раз ощутила в груди что-то сладко звенящее от этого простого обращения. – Ты даже тут сымпровизировать не можешь? Теперь понятно, почему все спят на твоих выступлениях!
– Импровизация – отговорка для ленивых, – обиженно буркнула ему в ответ.
Странное чувство, но мне хотелось, чтобы он продолжил пререкаться со мной, чтобы ещё раз назвал по имени, но Вестерхольт лишь махнул рукой и продолжил писать свою объяснительную, которая больше походила на текст новой песни. Он там строчки рифмует, что ли?
– Принцесса-зубрилка решила списать? Совсем по наклонной пошла, Елена ден Адель, – Винсент прикрыл ладонью свой лист и одарил меня неприятной усмешкой.
Были ли всему виной издевки Вестерхольта, дисквалификация с конкурса, адреналин после дуэли и возможное наказание от отца, но слова вдруг стали рождаться сами собой. Я сыпала обидами и претензиями, оправдывала свою несдержанность и… страсть. Замерла, закончив писать. Посмотрела на кончики своих пальцев словно в первый раз. Они до сих пор пульсировали от чего-то неведомого. Спонтанное пиццикато, чистая неразбавленная радость игры не по листу. Хочу ещё! Но будет ли?
Амадей молча забрал наши объяснительные, быстро прочитал обе записки, а затем остановил взгляд на Винсенте.
– Смело Вестерхольт, местами даже перебор с откровенностью, но мне нравится.
– Даже не сомневался, – горделиво вскинул голову Винсент.
– Может, стоит передать твоё сообщение адресату? Это решило бы многие проблемы и разногласия в будущем, – Циммерман не расставался с объяснительной, и теперь уже мне стало интересно, что же там такое. И почему Винса похвалили, а меня нет. Я тоже вообще-то старалась.
– Делайте что хотите герр ректор, мне уже давно все равно, – пожал плечами Вестерхольт и поднялся с места: – Я свободен?
– Свободен, – задумчиво повторил Амадей, сложил вчетверо наши листы и убрал себе во внутренний карман. – Ничего тебе не все равно, Винсент…
– И я свобода?
Циммерман недовольно уставился на меня, словно я ещё чем-то его разочаровала, затем его рука взметнулась к карману с записками, но он быстро себя одернул.
– Свободны, фройляйн Адель. Но я бы попросил вас взять с собой бубен. Вернёте позже.
– Бубен? – удивленно переспросила я.
– Он очень вам пригодится сегодня. А может и завтра. Пусть Великие Музы будут к вам благосклонны, Елена.
Рановато деменция настигла нашего ректора. Ему же нет и пятидесяти! Это неразделённая любовь лишает рассудка? Как жаль.
Бубен я все же взяла, чтобы не расстраивать Амадея, и скользнула в пыльный коридор, заставленный старыми газетами, кое как перевязанными бечёвкой. Интересно, он их читал вообще? Или просто выписывает по привычке и хранит в академии? Пока я пробиралась сквозь завалы, металлические тарелочки весело позвякивали, отчего мгновенно рождалась магия и освещала мне дорогу. Может для этого её мне и дали?
У выхода темнел силуэт. На всякий случай тряхнула подарком от ректора и выхватила из мрака лицо Винсента.
– Я думала, ты уже ушёл.
Я прижала бубен к груди, надеясь, что наша дуэль не возобновиться, потому что здесь достаточно крохотной искры, чтобы старые сухие газеты вспыхнули.
Он молчал. Напряженно смотрел на меня и молчал. Искал новые колкости и оскорбления?
Стало неловко от этого взгляда, только спрятаться от него в узком коридоре было некуда. Да и не торопилась я за ту дверь, чутьё подсказывало, что мои неприятности только начинаются.
– Почему ты назвал меня Наной?
Винсент лениво поправил на плече ремень от гитары, но не собирался ни отвечать, ни уходить. Наверно мне должно было стать немного тревожно от происходящего. Вот обиженный на меня музыкант, темный коридор и подрагивающие металлические тарелочки, которые начинали опасно нагреваться.
– А тебе не нравится? – спросил Винсент так, словно ему было дело до того, что мне нравится.
– Просто странно. Никто так меня не зовёт.
Неловкость нарастала, и Вестерхольт сделал шаг мне навстречу.
– Никто? Даже этот, как же его, – Винс начал щелкать пальцами, словно пытался вспомнить что-то, и эти щелчки резонировали с металлическими тарелочками в моих
