- Нет. Ты всё равно не переведёшь. Я хочу, чтобы ты вернул её. Это моё. Там мои дорожные заметки. Я всегда записываю важные события, чтобы спустя годы вспоминать прошедшие дни. Многие девушки ведут дневники.
Аслэг налил себе ачте и сидел, осторожно сдувая пар, поднимавшийся над поверхностью, потом поставил нагревшуюся чашку на столик и подул на пальцы.
- Ты сегодня больше не будешь кидаться на меня?
- Я хочу, чтобы ты ушёл. Я не хочу видеть тебя, но у меня нет сил.
- У меня тоже. Но я хочу видеть тебя, и ты ничего не сможешь с этим сделать.
Камайя доела рис, встала и погасила все светильники, кроме трёх у двери. Она сняла шуршащий тёмно-синий халат и накинула другой, мягкий, под пристальным взглядом Аслэга умылась над тазом и почистила зубы, потом залезла под толстое одеяло на кровати и отвернулась.
- Спокойной ночи, - сказала она, глядя на росписи стены.
Аслэг хмыкнул. Чашка стукнула донышком о столик, кресло коротко скрипнуло по полу, послышался знакомый плеск воды из серебряного кувшинчика с длинным носиком, а потом и кувшинчик еле слышно звякнул о каменную столешницу умывальника. Негромко прошуршала плотная ткань, с шорохом падая на спинку кресла. Тихие шаги по коврам почти неслышно приблизились к кровати.
Аслэг забрался под одеяло, поправил подушку и повернулся к Камайе. Усталость приглушала ярость, но ничего не могла поделать с болью. Она села на постели, собирая подушки в охапку.
- Что ты делаешь? - тихо спросил Аслэг, протягивая руку. - Зачем, Камайя?
- Не хочу. Не говори со мной. - Слёзы опять душили её, и тень на полу колебалась. - Спокойной ночи.
Подушки упали у стены под окном, рассыпаясь. Она накрылась толстым расшитым покрывалом, отвернулась к стене и закрыла глаза.
Жемчужно-розовый рассвет наполнял рассеянным светом комнату. Камайя поёрзала, прижимая руку к правому боку, где чесалась заживающая рана. Аслэг спал с приоткрытым ртом. Она рисовала его по памяти, губы и профиль, густые чёрные брови и этот маленький шрам под правой, похожий на оспину, ближе к виску, а ещё пальцы, которые лежали сейчас на подушке, у щеки. Его волосы не путались, они будто стекали плотным потоком, и теперь тоже прямыми блестящими чёрными штрихами расчерчивали светлую подушку. На руке остался лишь один небольшой перстень, а пальцы слегка подрагивали во сне.
Камайя задержала дыхание. В груди зудела боль, а слёзы подступали к глазам, потому что он был слишком близко, и запах его кожи выворачивал душу наизнанку. Она отодвинулась подальше, к краю кровати, а Аслэг вдруг открыл глаза и улыбнулся ей.
- Доброе утро, лисица. - Он подвинулся ближе, обнял её, вжался носом ей в плечо и поцеловал шею под волосами.
- Не трогай меня. - Камайя резко встала с кровати. - Убери свои руки от меня. Зачем ты перенёс меня на кровать? Мне и на подушках неплохо было. Мне не привыкать.
- Началось, - сказал Аслэг, тяжело вздыхая. - Ладно. Хотя бы выспался.
Камайя убрала волосы наверх и умылась, но вода не смыла липкого и жгучего в сердце.
- Причеши меня тоже, - сказал Аслэг, надев перстни и протягивая ей гребень, который взял из её же шкатулки. - И заплети.
- Пусть твоя невеста тебя обслуживает, - резко бросила Камайя, со злостью просовывая руки в рукава расшитого серебряными птицами халата. - Иди к ней. Ты не нашёл другого места, где поспать?
- Я приходил не спать, - нахмурился Аслэг. - Прекрати так разговаривать со мной.
- Я не знаю, зачем ты вообще приходил. Не делай этого больше. - Ярость снова постепенно поднималась, и Камайя прижала рукой шею, которую он обжигал взглядом, видимо, рассматривая розовую злость, проступавшую на коже.
- Я пришёл к своей женщине, а она снова оттолкнула меня, - он шагнул к ней, и Камайя попятилась. - Снова, как прежде, оскорбила меня отказом.
Он впечатал её спиной в стену, хватая за шею, и свирепо впился в её губы.
- Уйди! - крикнула Камайя, отталкивая его. - Не смей!
Он шагнул к ней и тут же, сипло ахнув, отшатнулся.
- За что? - гневно крикнул он, со сдавленным стоном выдирая из плеча крупную шпильку, украшенную фигуркой оленя, и прижимая рукой начинающее расползаться красное пятно. - Я отдам всю кровь за тебя, отдам свои глаза и сердце, но скажи, за что ты мучаешь меня?!
- За то, что ты мучил меня! - крикнула Камайя, шагая вперёд и отталкивая его ещё дальше. - Я буду мучить тебя, пока ты не отпустишь меня!
- Я не отпущу тебя! Ты принадлежишь мне! Признай это! Ты сама знаешь это, но с тупым упрямством отказываешься признать!
- Так я, по-твоему, ещё и тупая?! - Камайя шагнула к нему и вцепилась в воротник рубашки. - А ну, повтори, что ты сказал!
- Я сказал, что ты принадлежишь мне!
- Я не принадлежу тебе! Я свободна!
- Госпожа, тебе принести воды? - опасливо осведомилась из-за двери Вирсат.
- Нет!
- Ты ранила меня.
- Ты меня тоже ранил!
- У меня кровь идёт… Я пойду к Аулун.
- Иди куда хочешь! Трогай кого хочешь! Меня только не касайся! - в слезах крикнула Камайя. - Верни мне то, что забрал!
- Я могу вернуть только тетрадь. - Аслэг повернулся к ней. - То, что я забрал у тебя, я вернуть не смогу. Ты жалеешь об этом? - Он нахмурился и шагнул к ней. - Камайя!
- Просто уходи. - Она отвернулась, зажмуриваясь. - Уходи.
18. Кам.Красота, которую я уже не увижу
Тетрадь принёс Дерре после полудня, когда Камайя через силу запихала в себя ещё одну плошку риса и сидела над одиноким листочком в чашке с ачте.
- Кинь в очаг.
- Но госпожа… Кожа не прогорит. Будет вонь.
- Тогда в сундук. - Камайя махнула рукой в сторону комода. - В любой.
- Госпожа, Улхасум желает тебя видеть, - сказал Дерре, мягко опуская крышку. - Сегодня холодно… Оденься, пожалуйста, теплее.
Ветер был не таким уж и холодным. Камайя повернулась к Дерре и Вирсат.
- Почему ты сказал, что сегодня холодно?
- Госпожа, нам сюда, - сказал Дерре, показывая на спуск во двор.
- Но Улхасум…
- Она не в покоях.
Ворота дворцовой части бесшумно открылись, выпуская их к конюшне. Камайя удивлённо смотрела, как Улхасум с помощью трёх конюхов залезает в мощное седло, похожее на кресло, на спине у престарелой лошадки с сединой на морде.
- Я так и думала, что ты присоединишься, - сказала Улхасум, поворачиваясь на шаги и возглас Камайи. - Не теряй времени, садись в седло. Я быстро устаю.
Дамал плавным шагом шла на юг, бок о бок с чалой старушкой, которую вёл в поводу конюх. Улхасум хорошо держалась на лошади, и было видно, что она не впервые сидит верхом. Лошади шагали через стойбище, хасэ наперебой желали здоровья их ногам, приветствуя то Гатэ, то Камайю. Улхасум улыбалась, наклоняя голову, и шутила, притворяясь, что различает лица, а люди смущённо смеялись. Камайя тихо подсказывала ей имена тех, кого запомнила, и Гатэ откровенно веселилась, слыша удивлённые возгласы, когда якобы «узнавала» обитателей стоянок.
- Будь моими глазами, - сказала Улхасум, когда стойбище закончилось, и они остановились на холме. - Что ты видишь?
- Я ездила сюда каждый день, мечтая о тёплом Теларе, - сказала Камайя, глядя на ставшую такой знакомой линию холмов перед глазами. - Передо мной огромное белое море, что пахнет свежим снегом, а сверху над ним распростёрта жемчужно-серая ладонь Тан Дан, бескрайняя, такая же, как это море. Эти две бескрайности смыкаются вдали волнистой линией, а на холмах роют копытами снег мохнатые лошадки. В табуне справа пастухом сегодня мальчишка в ярко-синей шапке, а слева, восточнее большого круглого холма, пасутся овцы, и таких мохнатых я сроду не видела. Снег сегодня сухой. Он будто шелестит, пересыпаясь под копытами, и легко обнажает стебли травы, а Выы подхватывает его и уносит дальше, цепляет к сугробам на склонах.
- Когда меня привезли сюда, тоже была зима. Мне было семнадцать. Эти бескрайности казались мне ледяной клеткой после родного Телара, жаркого и влажного, как поцелуи первого возлюбленного. Позднее лето выжгло мою плоть. Я лежала, изнемогая от жары, и рыдала, а в декабре родила сына. Я живу тут тридцать четыре года, и помню каждое лето и каждую зиму. Большой круглый холм - старый курган Артай. Я тоже теперь Артай. Однажды я лягу рядом с мужем под таким курганом, а вокруг него посадят деревья. Влюблённые, заплутавшие в холмах, будут прятаться в их тени и дарить друг другу робкие ласки, а мы с Бутрымом будем улыбаться из ветвей Эн-Лаг… Или прыгать кузнечиками из-под неосторожных юных ног.
