– Пойдемте, провожу. Ни к чему вам одной ночью по улице ходить.
А у меня уже нет сил, чтобы возразить. Да и к чему возражать – одной и вправду страшно.
Так мы и идем вдвоем до самой усадьбы. Он – чуть впереди, но неторопливо, подстраиваясь под мой шаг. И я – грязная, промокшая, – сзади.
И только когда мы уже почти подходим к дому, я думаю о том, насколько двусмысленной может выглядеть эта картина. Если нас кто-то увидит, то что подумает? Понятное дело, что. В двадцать первом веке я бы над этим только посмеялась. Но здесь – дело другое. Давать своим дворовым повод для пересудов я не хочу.
Хотя, надо признать, этот Кузнецов – мужик красивый. Не зря на него бабы вешаются. Есть в нём что-то такое – основательное, надежное. И харизмы хоть отбавляй.
Как ни странно, но он тоже задумывается о неловкости ситуации и во двор со мной не заходит. Отступает в сторону, пропуская меня вперед.
Я останавливаюсь и бросаю коротко:
– Спасибо!
Он кивает – дескать, не за что, и скрывается в темноте.
Глафира Дементьевна встречает меня на крыльце. Судя по всему, она не находила себе места от беспокойства. Хватает меня за руку, тащит в спальню.
– Облачайся скорее в сухое. Вон, насквозь промокла.
Я с удовольствием сбрасываю мокрую одежду и обувь, надеваю еще теплую от печки ночную сорочку и запрыгиваю под одеяло. Не отказываюсь я и от ягодной настойки.
– Ну? – торопит меня с рассказом Глафира Дементьевна. – Как всё прошло?
И я рассказываю – и про лес, и про трын-траву, и про встречу с Кузнецовым на обратной дороге. Этой встречей тетушка заинтересовывается особо.
– Значит, говоришь, с места двинуться не мог? Эвона как! Ну, что ж, бывает и такое умение. Хотя насколько оно полезно в быту, сказать трудно. Будь ты мужиком, на охоту ходить сподручнее было бы – по неподвижной-то мишени стрелять, поди, проще.
Но мне совсем не смешно. Я пока не понимаю, как с этим умением управляться. И что именно в моих действиях это умение запустило? Выставленные вперед руки? Мысленно произнесенные слова? Это важно понять, а иначе, как знать, не заморожу ли я ненароком горничную в гостиной или кучера на козлах?
– Ничего, – улыбается тетушка, – главное, что я не ошиблась – есть в тебе способности, есть. Потихоньку управлять ими научишься. А вот то, что какой-то крестьянин в тебе ведьму разглядел, плохо. Ну, да будем надеяться, он умеет держать язык за зубами. Тем более, что, как ты говоришь, ему и самому есть что скрывать. А теперь спать давай. Утро вечера мудренее.
Она задувает свечу и выходит из комнаты. Но я еще долго не могу уснуть, хотя, казалось бы, и усталость, и выпитая стопка настойки должны были этому поспособствовать.
А выспаться надо бы – потому что с утра мы с Сухаревым хотели проинвентаризировать склад, где хранились сельскохозяйственные инструменты. Скоро начнутся пахотные работы, и я хочу знать, с какими орудиями пойдут мои крестьяне в поля. Быть может, что-то можно усовершенствовать своими силами – в Даниловке есть и кузница, и толковый кузнец. И я надеюсь, что тут хотя бы применяют плуг, а не соху.
27. Посевная
– Да им, ваше сиятельство, это только в радость – лишний день на вас поработать, – заверяет меня Сухарев.
Это происходит в ответ на мое предложение вернуться к двум отработочным дням в неделю, как было при старом графе. Я бы и вообще отменила эту практику и перевела наши отношения с крестьянами на взаимовыгодные товарно-денежные, но, боюсь, это вызовет слишком большой шум среди местных помещиков, а это мне пока ни к чему.
Народ в Даниловке живет по большей части бедно. Я однажды зашла в гости к Варе и Стеше, так у них в доме не нашлось даже лишней ложки, которую они могли бы мне предложить. И изба топилась по-черному, отчего все стены были темными, а учитывая маленькие окошки, сквозь которые свет едва проходил, трудно было понять, как женщины в такой обстановке могли заниматься рукоделием.
Я даже пожалела тогда, что к ним привернула – до того смущенными чувствовали себя и Варвара, и ее мать. И только Стешка по-детски радовалась моему приходу. Но даже она осознавала разницу между их избой и самой захудалой комнатушкой во флигеле для прислуги и подаренную на Рождество куклу домой не принесла.
Я понимала – откуда тут взяться достатку, если половину недели они трудились не на своих полях, а на барских. Вот и зарастали сорной травой крестьянские наделы, и без того отведенные на самых худших землях.
Поэтому доверия к словам Сухарева у меня не было никакого. Он многого не понимал и не принимал. И любое нововведение встречал в штыки.
– Да испокон веков, Анна Николаевна, сохой пахали! И ничего, без хлеба не сиживали. Так зачем же что-то менять? – искренне недоумевает он. – Вот, извольте, ваше сиятельство, взглянуть не преполезнейшую книжицу князя Ростопчина, – и цитирует: – «Сколь английское обрабатывание земли может быть выгодно в окрестностях больше городов, столь бесполезно, или лучше сказать невозможно всеместно для России в теперешнем ее положении».
К нынешнему разговору он подготовился основательно. Но только я тоже с этой книгой уже ознакомилась. И написана она была уже полвека тому назад, а с тех пор, согласно всё той же «Земледельческой газете», многое изменилось. Так, Вольное экономическое общество провело уже несколько конкурсов для изобретателей новых конструкций плугов. И наш, российский, колонистый, или южнорусский плуг, оказался столь интересной моделью, что послужил образцом для создания в Англии плуга англо-болгарского.
Но у Сухарева всё сводится к деньгам.
– Оно, конечно, можно было бы и плуг опробовать, – задумчиво жует он длинный ус, – но только плуг не в пример сохе тяжелее – одна лошадь его, поди, и не утащит. А где же мы дополнительный тягловый скот возьмем?
На это я возражаю, что есть и более легкие, висячие плуги. Вот, например, рязанский – и тычу в картинку в газете. Или вот – полупередковый плуг с рамой на колесах.
Да, полностью металлический плуг куда дороже деревянной сохи с железными наконечниками, но ведь и куда эффективней!
Там же, в газете, указаны и цены, изучив которые, Сухарев приходит в ужас:
– Да мыслимое ли дело – за какую-то штуковину целых двадцать рублей платить? Никто из наших крестьян себе такое позволить не сможет. Да у нас, поди, во всей Даниловке двадцати рублей не наберется.
Тут я его вполне поддерживаю – у крестьян, конечно, не наберется. Поэтому и должны мы эти орудия на свои деньги купить.
– Это как же так? Мы купим, а они пользоваться станут?
Я поправляю его – на наших же полях они их и опробуют. А мы понаблюдаем, сравним.
– Да загубят они всё, – он машет рукой. – Вот и выйдет бесполезная трата денег. Им ничего нового в руки давать нельзя – народ темный, неграмотный.
И всё-таки я настаиваю на своём, и на ближайшей сельскохозяйственной ярмарке мы покупаем новенький плуг. Да, один плуг погоды нам в хозяйстве не сделает, но нужно же с чего-то начинать.
К тому же, несмотря на мое желание опробовать что-то новое, я и сама понимаю – здесь, на севере, на бедных почвах, нет нужды в глубокой вспашке, а значит, возможно, именно Сухарев окажется прав, и соха принесет больше пользы, чем отвальной плуг. Но не попробуешь – не узнаешь.
Доверить новое орудие управляющий соглашается только Вадиму Кузнецову (тот – один из немногих, кто умеют читать и писать). Я не возражаю.
Посмотреть на то, как новый плуг проложит первую борозду, на поле высыпали не только крестьяне, но и все дворовые, и я с тетушкой, и даже доктор Назаров. Захар Егорович берет горсть земли, крепко сжимает в кулаке, а когда бросает ее, она рассыпается. Он удовлетворенно кивает – можно начинать пахать.
Дело не сразу идет на лад, но уже к обеду Кузнецов освоился, и борозды стали получаться одинаковой глубины и ровные, будто прочерченные по линейке.
Сев тоже начинаем по приметам. Овёс – после того, как распускается береза, ячмень – как только расцветает можжевельник.
