Это был мой первый выход в свет. Я уже была знакома с семьями помещиков, проживавших по соседству, но редко наносила визиты и никого не зазывала к себе. Столь замкнутый образ жизни вполне объяснялся местным обществом моей тоской по покойному графу, да и вряд ли бы кто-то решился меня в этом упрекнуть.
На самом же деле я старалась заводить как можно меньше знакомств по совсем иной причине – я продолжала надеяться, что рано или поздно мы с настоящей Анной вернемся на свои места, и хотела оставить ей право обзаводиться друзьями по своему вкусу.
Но предстоящая поездка в Грязовец должна была стать не просто развлечением – я хотела продемонстрировать уездным дамам все преимущества ватных палочек, первую партию которых мы уже произвели. Конечно, эти палочки были мало похожи на те, к которым я привыкла, но для середины девятнадцатого века это было, несомненно, новшество. Сами палочки были чуть длиннее и изготавливались, конечно, не из пластика, о котором тут еще не слыхали, а из дерева. Сухареву удалось купить мешок уцененного хлопка самого низкого сорта – но нам как раз такой был и нужен.
На обработку хлопка мы привлекли пятерых девушек из деревни. Они очищали хлопок от шелухи, кипятили со щелоком, а потом отбеливали с помощью хлорной извести и промывали водой. Потом хлопок расчесывался, мялся и вручную плотно наматывался на палочки. Для крепления ваты к палочкам мы использовали казеиновый клей.
Да, при таком способе производства ватные палочки получались отнюдь не белоснежными и не такими аккуратными, как хотелось бы, но они были достаточно удобны, что накануне отметила даже тетушка.
Одно из полей в поместье было засеяно льном, и я хотела попробовать сделать еще и этот сорт ваты. Опробовать же кипрей можно только во второй половине лета – когда на соцветиях иван-чая появится пух.
Я вырываюсь из своих мыслей, только когда из растущих у тропинки кустов раздается звериный рык. Медведь в малиннике!
Но Виконт должен был почуять его издалека! Или лошадям тоже свойственно погружаться в мечтания?
Конь встает на дыбы, и я едва не вываливаюсь из седла. Ах, ну кто придумал эти дамские седла, к которым я до сих пор не могу привыкнуть?
А потом начинается скачка – Виконт несется вперед, обезумев от страха, и как я ни натягиваю узду, у меня не получается его остановить. Медведь не гонится за нами, но как объяснить это ошалевшей лошади? И хотя я хорошая наездница, после нескольких минут бешеного галопа я впадаю в панику. Я пригибаюсь к шее лошади, но ветви деревьев и кустов, сквозь которые мы несемся, всё равно пребольно хлопают меня по голове и плечам.
Рано или поздно Виконт устанет и остановится или упадет без сил. Вот только впереди – овраг! Я закрываю глаза.
Заканчивается наша бешеная гонка так же внезапно, как и началась. Виконт снова взвивается на дыбы, а потом, снова встав на землю всеми четырьмя ногами, замирает, тяжело дыша.
Я открываю глаза – перед лошадью, вскинув руки вверх, стоит Вадим Кузнецов. Он что-то говорит, обращаясь не ко мне, а к Виконту, но я еще не настолько пришла в себя, чтобы разобрать слова.
Рука мужчины уже гладит серую морду лошади, а вот взгляд направлен на меня.
– Сильно испугались, Анна Николаевна?
Моих сил хватает только на то, чтобы кивнуть в ответ. Я понимаю, что нужно что-то сказать, поблагодарить, но язык не слушается.
– С чего он понёс-то? Вроде, лошадь умная, вышколенная. Зверя какого испугался?
И снова лишь кивок с моей стороны. Боюсь, если я попытаюсь произнести хоть слово, то разрыдаюсь прямо тут. Напряжение спало, но страх всё еще сидел где-то внутри меня.
– Не нужно бы вам ездить в одиночку. И зверей диких тут хватает, да и люди недобрые попасться могут.
Он говорит про людей, и я снова начинаю дрожать, вспоминая про беглых каторжников, которых так и не нашли. А вслед за мыслями о каторжниках в голове словно наяву встает уже почти забытая картина – снег, волчий вой и занесенные для удара вилы. И держала их та самая рука, что сейчас сжимает узду моей лошади.
Должно быть, всё это отражается в моих глазах, потому что мужчина мрачнеет и отходит на шаг.
– Не бойтесь, барыня, не обижу. Долг, он, как вестимо, платежом красен. А я не люблю должником быть.
Он разворачивается и идет прочь. А мне становится стыдно за то, что не нашла в себе силы сказать хотя бы «спасибо».
Но сделав несколько шагов, Кузнецов останавливается и снова поворачивается ко мне:
– Можете не верить мне, Анна Николаевна, но вашего мужа я не убивал. Остановить хотел тех, кто на это решился, да не поспел. Но и их вы не судите – покойный граф не человеком был – скотиной. А по что пойдёшь, то и соберешь.
Судя по тому, что я слышала о графе Данилове, человеком он был малосимпатичным, и печальная участь его меня не сильно трогала. И всё-таки я не могла не возразить:
– Но что же станет, если каждый сам свой суд творить будет?
Кузнецов чуть наклоняет голову, вроде бы, признавая справедливость моих слов, но говорит другое:
– Прошлой зимой сани с зерном в полынью провалились. Сбрую–то перерезали, лошадь освободили. А сани под воду ушли. А барин зерна пожалел – отправил мужиков в воду нырять, мешки вытаскивать. Вытащили – все до единого. А у соседа моего Агапа от ледяной воды руки–ноги свело, не смог выбраться. Когда мужики его на берег выволокли, он уж не живой был. Барин на поминки четверть водки прислал да каравай хлеба. Больше ничем не подсобил. А несколькими месяцами ранее его сиятельство самолично еще одного мужика розгами до смерти засек – за то, что тот силки на зайца в его лесу поставил. А осенью дворовая девка Арина, вашим супругом попорченная, позора не выдержала и утопилась.
Я закрываю уши ладонями. Даже слушать это невыносимо. Кузнецов усмехается и замолкает. А через мгновение его спина скрывается за сосновыми лапами.
Виконт уже успокоился, можно бы повернуть домой, но я сама долго еще не могу шевельнуться. А потом, с трудом перекинув ногу с верхней луки дамского седла, спрыгиваю на землю. Так, ведя лошадь под уздцы, я и возвращаюсь в поместье.
30. Первый приём
Приём в доме местного градоначальника производит на меня неожиданно приятное впечатление. Сам хозяин – Илья Васильевич Ганичев – оказывается немолодым седоусым мужчиной с весьма изысканными манерами. На протяжении всего вечера он ни на секунду не забывает о том, что обязан быть радушным хозяином, и я уверена, что ни один из его гостей не смог бы пожаловаться на отсутствие внимания с его стороны. Его супруга – Елизавета Никитична – тоже поначалу не отходит от меня ни на шаг. Наверно, при других обстоятельствах ее болтливость могла бы стать удручающей, но сейчас это идет мне на пользу – я никого здесь не знаю, и щедро раздаваемая хозяйкой информация оказывается очень полезной.
– После Москвы-то вам, Анна Николаевна, должно быть, показалось в провинции скучно? – сочувственно вздыхает она, но явно ждет от меня возражений.
И я ее не разочаровываю.
– Ну, что вы, любезная Елизавета Никитична, – я уже поняла, что добавлять всевозможные определения к имени-отчеству – хороший тон, – здесь чудесно! Свежий воздух, отсутствие всякой свойственной обеим столицам суеты. И такие милые люди!
Она довольно расцветает:
– Да-да, вы правы! Я прошлой зимой и месяца в Петербурге выдержать не смогла! Такой шум, такая чехарда, что голова болела беспрестанно. А люди у нас и в самом деле располагающие к себе и всегда готовые поддержать и словом, и делом. И ежели вам нужно будет что-нибудь, так вы не стесняйтесь обращаться. Я ведь понимаю – вам с поместьем управляться не сподручно. Да и Даниловка никогда особо доходным имением не была. Старый-то граф еще как-то исхитрялся какую-никакую прибыль получать, а супруг ваш покойный Сергей Аркадьевич, всё на самотек пустил, а хозяйство ведь надзору требует. Какой бы толковый управляющий ни был нанят, а его во всём контролировать нужно.
