— Лады, — осторожно решил Ильин, — потерпим малек, время пока есть.
— Ага, — лаконично подтвердил Ангел, — потерпи. Да и кто тебя станет искать в этой дыре? Если, конечно, все заранее не подстроено… Но тогда тала-а-антливо! Масштаа-абно! Операция «Буря в болоте». Кто бы, правда, объяснил: на кой ляд столько шухеру? Одних гебистов на тебя — сколько? В рентхаусе, потом в «Максиме», санитары еще вон… А если еще и эти революционеры оттуда же — мама моя родная, которой у меня не было!.. Ты же ведь всего-навсего — слесарь чокнутый рядовой, а не президент США…
— Думаешь, подстроено? — заволновался Ильин. Он-то решил, что временно оторвался от гебистов, хвосты обрубил, и, хотя и попал в очередной местный дурдом, все ж условия игры в нем, в дурдоме этом р-революционном, другие, нежели в гебе, попроще — под стать району, дому, переулочку, палисаднику. Одно слово — не «Максим». Да и привык он в прежней жизни к р-революционной ситуации, в прежней жизни все были р-революцией вскормлены (с меча), вспоены (со щита) и сильно ею вздрочены. А уж р-революционной терминологии Ильин за летно-командно-политически-идейные годы наслушался до смерти. Даже амнезия не помешала кой-чего запомнить. Можно попробовать на чужой сдаче вистов набрать… Но если все и вправду подстроено… Из-за чего? Опять из-за «МИГа» в трясине?..
— Ангел, овладей ситуацией, — сильно заволновался Ильин (и все это, заметим, пока шли с Бородой по длинной прихожей до двери в комнату. Обмен информацией с Ангелом проходил на суперскоростях синапсической связи между нейронами — вот так мы завернуть можем! — ни одному гебе не засечь!). — Хранитель ты иль не хранитель? Что там за дверью, говори!.. — Нечаянно получились стихи. Но больное воображение рисовало и красивую засаду с базуками и автоматами типа «стэн», а во главе засады — давешнего гебешника с ядовитой улиткой типа эскарго во рту.
— Едят за дверью, — коротко ответил Ангел, вроде бы косвенно подтверждая наличие улитки. На стихи он внимания не обратил, чужд был высокой поэзии. — Жрут, хавают, берляют, вот и вся ситуация. А кто они — не понимаю. Для гебистов — слишком примитивны. Но, может, так надо — чтоб примитивны. Чтоб твое, то есть мое, внимание усыпить. А вот им всем!.. — В данный момент Ангел, имей он телесный облик, показал бы «им всем» известную фигуру оскорбления, но телесного облика он не имел, фигура осталась в воображении, а Борода толкнул дверь в комнату и вежливо (что ж они все такие вежливые — прям спасу нет! Что гебисты, что революционеры!.. Это-то и настораживало…) пригласил:
— Проходите, Иван Петрович. За столом никто у нас не лишний…
— Стоп! — рявкнул Ангел. — Молчи! Провокация!
Да Ильин и не стал бы дурачком восторженным реагировать на цитатку из древней советской песни про то, как широка страна моя родная и как золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон. Да Борода, может, и не провоцировал его ни фига — так, к месту цитатку вспомнил. Ему — лет пятьдесят семь, из счастливого детства цитатка, намертво в памяти. Но Ангелу — данке шен. За бдительность… А за круглым столом, крытым льняной белой скатертью, да под желтым низким абажуром, да вокруг золотого (медного) пузатого электросамовара (Лансдорф унд Павлофф, инк., Тула) сидели соратники Бороды по р-революционной борьбе, конспираторы и мечтатели. Они не встали из-за стола, чтобы аплодисментами встретить Ильина, вырванного ими из цепких (штамп) лап госбезопасности, они лишь оторвались на секунду от тарелок со снедью и несинхронно поприветствовали пришлеца — кто вилкой со «шпроткой», кто коротким кивком с полным ртом, а кто и полной рюмкой со шведской лимонной водкой «Абсолют». Ангел не ошибся: они ели. И пили.
— Прошу к столу, — сказал Борода. Прежде чем сесть (о Господи, ведь так с утра толком и не пожрал: из котельной увезли в «амбулансии» еще до обеда, из «Максима» взрывом недоевшего выбросили…), Ильин внимательно осмотрел сотрапезников. (Сотоварищей? Сокамерников? Согебешников?..) Место Бороды было под образами, туда он немедленно и уселся. Образами служили: фотопортрет В.И.Ленина (Ульянова) с котом (с кошкой) на коленях, хитрого дядьки, уже усекшего про себя, что он такое страшное с родной страной наворотил; фотопортрет Л.И.Троцкого (Бронштейна) на какой-то трибуне, откуда он, Троцкий (Бронштейн), нес народу острейшую революционную истину, то есть врал; а третьим образом… нет, не может быть!.. Но ведь похож-то как!.. А третьим образом — цветной фотопортрет благообразного лысого дядьки лет пятидесяти — шестидесяти (ретушь возраст смывала), с доброй улыбкой, мягкими глазами гонимого пророка и странным малиновым пятном на лысине, очертаниями слабо напоминающим остров Сулавеси (Индонезия).
— Не может быть! — воскликнул Ильин.
— Все может быть, — философски заметил Ангел.
— Это же какой-то юаровец! — сопротивлялся Ильин. На лацкане синего пиджака человека с фотки, мучительно похожего на недавнего лидера брошенной Ильиным страны четырех революций, на квадратном лацкане добротного джекета негасимым огнем горела звезда с серпом и молотом посреди. Если верить памяти — вульгарная «Гертруда», которой у лидера (ну-ка, умники, мастера кроссвордов, угадайте с трех раз его фамилию!) при Ильине не было. Но если верить средствам массовой информации свободного мира (и России в том числе), сия звезда — высший южноафриканский орден, которым награждаются в Иоганнесбурге (Иванграде) особо правоверные комлица.
— И это может быть, — не отступал Ангел.
— Я щас заплачу, — всерьез сообщил Ильин, и вообще на слезу слабый, а уж как знакомого либо дружбана в телевизоре встретит — удержу нет. Когда, к примеру, портрет форварда Федора Черенкова впервые в «Спорте» узрел — рыдал аки младенец. А тут не форвард, тут забирай круче… Даже имя всуе поминать не хочется.
— Ладно, я тебя утешу, — сказал Ангел. — Это не тот. У того пятно больше на остров Суматра смахивало, а здесь — типичный Сулавеси. Не тот. Но похож.
— Так ведь все одно — Индонезия! Морями теплыми омытая, снегами древними покрытая…
— Кончай вопить, — грубо оборвал Ангел все-таки сумасшедшего, все-таки слабого умом Ильина. — Время рассудит, кто прав, а кто слева. Шутка. — Повторил грозно: — Бди. Не расслабляйся.
И успокоил-таки Ильина. Своего рода психотерапия. Может, и впрямь только похож. Может, в этом мире гонимый лидер отмененной перестройки так и остался комбайнером на Ставрополье или в крайнем случае окончил юрфак МГУ в новой России и служит юрисконсультом в какой-нибудь фирме. А его главный гонитель с лицом бульдозера фирмы «Катерпиллер» — строителем в Екатеринбурге… Может быть. Ильин утер невидимую миру слезу и принялся разглядывать революционеров.
