объясняю — оружие мне нужно для самозащиты.
— От кого тут защищаться? От русалок?
— Да от кого угодно! Тут, если что, даже на помощь позвать некого!
— Когда Марья жила тут одна почти два года, вас это не волновало. Или вы полагаете, кто-то покусится на вас? — Он усмехнулся с видом «да кому ты сдалась вообще?». — Или на мифический клад, которым ваш отец бредил перед смертью?
Клад? Может, за ним тот, ночью, и приходил? Тогда мне тем более нужны пистолеты! Что же делать? Попытаться отобрать, что ли? Так в этой комнате даже кочерги...
Прежде, чем я успела додумать, Мотя, до сих пор успешно изображавший мохнатую подушку на стуле, взлетел на стол и прыгнул на Виктора. Тот отшатнулся, вскинул руку, заслоняясь. Пороховница запрыгала по полу, я бросилась за ней. Черная молния пронеслась по полу, дверь приоткрылась как раз перед носом кота, и тот исчез в галерее.
Я сжала добычу в кулаке. Развернулась к Виктору. Тот зажимал левой рукой правую, между пальцами просочилась кровь.
— Дайте посмотрю, — шагнула я к нему, на миг забыв обо всем.
— Не на что тут смотреть. — Виктор вытащил из-за обшлага носовой платок, начал неловко обматывать руку. — Справлюсь без вашей помощи. Что хозяйка, что питомец...
Он хлопнул дверью. Догонять его я не стала.
Что нашло на кота? Неужели он бешеный? Жалко, такой красавец, и ласковый. Изобрели ли здесь уже прививки от бешенства? Каким бы противным Виктор ни был, подобной смерти он не заслужил.
Дрожащими руками я вернула пороховницу в укладку. Думать о бешенстве не хотелось.
За окном простучали копыта. Уехал. Может, обойдется.
Надо перепрятать пистолеты. На случай, если Виктор, успокоившись, вернется и все же решит отобрать у меня оружие. Да что такое, в собственном доме все прятать приходится!
Я убрала коробку с пистолетами под перину в маменькиной спальне. Как там Петр? И тесто... Я поспешила на кухню.
Первым, кого я увидела там, был Мотя. Задрав заднюю лапу, он старательно ее вылизывал. Глянул на меня искоса и снова сделал вид, будто всецело увлечен своим занятием.
Я вытащила из шкафа глиняную мисочку и блюдце. Положила в блюдце немного перловки с мясом, налила в миску воды, поставила все это в угол, где никто на них случайно не наступит. Кот, мигом забыв про умывание, подошел к миске. Обнюхал мясо, но есть не стал. Понюхал воду и начал лакать.
Я облегченно выдохнула, опускаясь на табуретку. Не бешеный. Тогда что на него нашло? Но, надо сказать, приступ агрессии посетил кота очень вовремя. Без него я бы не заполучила обратно порох.
Словно поняв, что я думаю о нем, Мотя вспрыгнул мне на колени. Ткнулся мордой в руку.
— Молодец, хороший котик, — похвалила я, старательно его наглаживая.
Хотя Виктора почему-то было жалко. Кошачьи царапины заживают очень долго и сильно воспаляются. Надеюсь, он хоть обработать их сообразит.
Мотя, которому надоела моя ласка, спрыгнул с колен, прошествовал к двери в людскую. Я пропустила его. Что ж, проводили гостей, пора и опять за работу.
Вымыв руки, я обмяла снова подошедшее тесто. Взялась за посуду. Даже намылить ее не успела, когда в кухню вошла Марья.
— А я за чаем. Чего это аспид умчался как ошпаренный?
— С котом подрался, — ответила я. — Точнее, кот с ним.
— Вот, скотина бессловесная и то знает, кого привечать, кого гнать. А ты его за стол позвала.
— Он Петра привез, — зачем-то начала оправдывать Виктора я. Торопливо сменила тему: — Как он там?
— Посуду домоешь да сама посмотришь. Жаловаться не жалуется, стонет только. Спрашивает, как долго ему лежать еще.
— А то у него силы есть бегать.
— Нет, конечно. Страшно, поди, без рук да без ног остаться.
Еще бы не страшно. И вроде сам виноват, а все равно жаль бестолкового...
— Пойдем успокоим его, — сказала я, ставя на стол последнюю вымытую тарелку.
— Полотенцем-то не протерла, — проворчала Марья. — Учить тебя и учить.
— Хорошо.
Я взяла протянутое полотенце. Может, нянька и права, сушилки для посуды с поддоном на этой кухне не было, а шкафы и полки все деревянные, ни следа лака, от воды разбухнут мгновенно.
Пока я протирала посуду, Марья расставляла ее по местам. А у меня в голове крутился разговор с Виктором.
— Скажи, а что за клад спрятан в нашем доме?
— Да какой там клад, касаточка? — отмахнулась она. — Батюшка твой незадолго до смерти помешался да клад надумал. Все стены, все погреба магией просмотрел, всю землю обошел, разглядывая. Деревенские уж над ним смеяться начали, а аспид твой вовсе доктора к нему вызвал.
— Помешался? — переспросила я.
— Да ты не думай, так-то он в своем уме был. Только вот клад этот… А может, был бы в своем уме, не стал бы... — Она вздохнула. — Может, и вправду от тревог помутилось в голове. Доктор говорил, от них, бывает, всякие мысли лезут. А сам барин твердил, что спрятаны в доме драгоценности цены великой.
Опять драгоценности!
— Откуда?
— Когда-то пра-пра… и бог знает сколько еще пра…бабка твоя была дивной красавицей и в полюбовницах у самого царя ходила... Тьфу, срамота! — Марья помолчала и задумчиво добавила: — Хотя, может, царю-то и не откажешь, на то он и царь. В общем, была она его полюбовницей, а он, как царю и положено, завалил ее подарками дорогими. А потом, когда надоела ему, замуж выдал да приданое дал хорошее, земли с деревнями. Она дом выстроила и стала жить. Дом-то с тех пор и стоит, а земли-то почитай и не осталось, не говоря о деревнях.
— Так за столько лет, наверное, и подарки царские туда же, куда и деревни, ушли, — сказала я.
— Вот и я так думаю. А батюшке твоему перед смертью втемяшилось, что спрятаны они где-то в доме или на земле вашей. Дескать, та царская полюбовница так по нему и сохла всю жизнь. Не смогла ни мужа, ни детей принять и ничего им оставлять не хотела, вот и спрятала все, да зачаровала как следует.
Да уж, похоже, совсем плох был перед смертью Настенькин батюшка. Но неужели кто-то поверил?
— А кому он об этом рассказывал?
— Да всем, кто увернуться не
