Глава 15
Ян
Домой я вернулся уже зверем. Прошмыгнул в щель покосившейся двери, фыркая и чихая. К удивлению, теперь сознание оставалось при мне, менялась только форма, но в теле зверя был всё ещё я. Мои мысли, мои ощущения, исковерканные восприятием животного. Это что-то да значило, но уловить связь между превращениями и происходящем вокруг никак не удавалось. Последние пару раз я пробыл в человеческом обличьи вдвое больше обычного. Почему? Что повлекло за собой эти изменения?
В полупустой комнате пахло сыростью: тяжёлый запах, свойственный заброшенным, нежилым помещениям. Вдоль затянутых паутиной углов гонял сквозняк, играя в футбол комьями сбившейся в бесформенные пучки пыли. Заброшенный, угрюмый и грязный дом будто отражал меня самого. Всю мою нынешнюю жизнь, неприкаянного, никому не нужного бродяги, чьё будущее туманно и тревожно.
Цепляясь когтями за ветхую ткань потрёпанного и застиранного покрывала, тоже ужасно вонявшего залёжанной древностью и плесенью, я свернулся клубком на старой своей кровати. Единственное, что осталось ещё у меня — эта вот лачуга. Дом, куда в детские годы я боялся приходить, зная, что обязательно опять за что-то влетит. Даже если ни в чём не провинился, у отца и мамки всегда находился повод наподдать. Временами отец наказывал на еду. Помню, как ворочался в этой вот койке, пытаясь уснуть под завывания пустого брюха.
Бывало, бабка пожалеет и принесёт тайком ломоть чёрствого хлеба с ужина или, если матери удавалось подработать стиркой в богатом доме сельского старосты, то даже полкружки молока. Сладкого, пахнувшего травой и сеном…
Жили мы бедно, на столе редко водились такие деликатесы. Хлеб бабка пекла сама, часто на прогорклом уже масле. Мука, случалось, сопреет в подвале и тогда тесто горчило ещё сильнее. Отец свой заработок пропивал, бабка была стара и давно уж не работала, занималась огородом и домом. А мать, пусть и вечно попрекала нас всех, но нет-нет да приносила домой то копейку, то еду. В селе мало кто шиковал и если платили за помощь, то чаще натурой: молоком, яйцами, сыром…
Мужские, посильные дела, всегда были моей заботой. С раннего ещё детства, как только научился держать в руках топор да молоток. Подняв морду, я осмотрелся. При желании, будучи человеком, я мог бы привести тут всё в порядок. Конечно, нужны деньги, материалы и инструменты, но в мире, видать, многое изменилось. Из вечернего разговора с гостьей Васьки я понял, что муж её держит свою лесопилку где-то в наших лесах. На производстве всегда пригодятся лишние руки. Я умел работать с деревом. Уж пилить да колоть так точно, да и учился всегда быстро. Может, удалось бы сговориться за какую-то плату. Поработал бы чутка, насобирал на свою стройку бы…
Сел на койке, повертел головой. Нет, не хочу я тут жить. Раньше мне счастья здесь не было и теперь вряд ли будет. Что мне проку от деревянной коробки? Волком тут одному выть? Да и сельчане тоже… Если столько лет прошло, как им объяснить, что остался, как был, молодым парнем. У нас верят во всякое… Ещё обвинят колдуном или что хуже. Надо искать себе новое пристанище. Где только его искать? Да и что толку думать о том, когда я даже не могу с проклятием этим дурацким разобраться? Если всё, как я думаю, и превращения каждый раз связаны с Василисой, то надо, выходит, рядом с нею быть?
Подумал о ней и вспомнились глаза её озёрные. Голубые, светящиеся изнутри, как вода под солнечными лучами, как темнели надвигавшейся грозой, случить ее разозлить или обидеть. Дёрнул же чёрт нагрубить ей сегодня! Не стерпел с досады, дурья башка. Как поджала губы свои сладкие, плечи ссутулила, отвернулась резко… Не дурной же, вижу, что нравлюсь ей. И ласки мои тоже нравились. Не прогнала ведь, зазвала чай пить, а не пинком с крыльца под зад…
А как рыдала горько за куклу свою страшную… Аж пожалел, что лишил ее такой дорогой вещи. Надо бы вернуть все же. Пусть бы и разболтает, сволочь такая, тайну мою. Если суждено мне при Ваське вот так мыкаться, то человеком, то зверем, всё равно ж когда-то да узнает. Так тому, видно, и быть. Верну. Пусть порадуется девчонка.
Спрыгнув с кровати, нашёл украденную у Василисы игрушку. Безглазая, немая. Ну мотанка обычная. И не поверишь, что недавно нотации читала, как тёща злющая! Подхватил зубами, как добычу и потащил к выходу.
Уже за заборчиком Яговой избы снова ощутил, как свербит по телу, обещая скорое превращение. Выплюнул куклу и что есть мочи кинулся в сарай, где с прошлого раза припрятал себе шмотья. К счастью, никто тут не был с тех пор. Вещи лежали, где оставил, прикрытые каким-то домашним скарбом. Переодевшись, вернулся на улицу, подхватил куклу и задрал к небу голову. Уж ночь совсем. Звёзды вон перемигиваются. Это лаской бы мог незаметно прошмыгнуть, да подкинуть пропажу в дом, а теперь что? Назад идти? Так ведь твёрдо решил отдать.
Решимости хватило на пару широких шагов. Остановился, всматриваясь в окна. Темно. Спит ведь, небось. Гостей проводила и спит. Может утром зайти? Или на крыльце оставить? Хорошо же будет. А лучше под крыльцом вообще. Как будто завалилась туда случайно. Сама собой. И никто не виноват. Тихонько, крадучись, дошёл до ступенек. Нагнулся, и даже уже уложил куклу на мшистую кочку под ступенями, замер. Нет. Не по-людски это. Мне же не пять лет давно, в самом деле. Там, за дверью, меня не ждёт ни пьяный, с налитыми кровью глазищами отец, сжимающий в крупном кулаке свой потёртый ремень. Ни даже злющая, как рой голодных пчёл мать. В мои-то годы уж поздно бегать и прятаться. Никто меня не принуждал с ножом у горла красть куклу. Кража она кража и есть. Так что теперь набраться духу, постучать и встретить рожей последствия содеянного. Хоть раз в жизнь не с мальчишеской трусостью. Хватит! Вырос мальчонка-то. Пора.
Поднял куклу, отряхнул, решительно, чтоб не дать себе шансу смалодушничать, перепрыгнул несколько ступеней, размашисто ударил костяшками о дверь. Раз, другой. Тишина. Так хотелось уйти, извинив себя тем, что вот пробовал — не открыли.
Отругал себя мысленно, сжал кулак и снова постучал.
— Вася! Василиса?! — снова прислушался. Закаркал ее ворон ручной, зашлёпали по полу босые явно ноги. Скрипнув (надо бы смазать что ли), отворилась на щёлочку дверь. Васька в сорочке с распухшими глазами и красным носом, просунула в щель своё аккуратное треугольное личико.
— Ян? — с удивлением моргнув, открыла
