— Помогите… Прошу вас…
Только у меня выходил тихий шёпот, то и дело перебиваемый рыданиями.
Из-за закрытого окна, видно, мои мольбы не оказалось слышно, а потому пение незнакомки не прервалось ни на мгновение. Собравшись с одним лишь духом, ибо сил у меня так и не было, я с огромным трудом поднялась на ноги, стараясь не глядеть на подол платья. Держась за какой-то выступ у окна, еле дотянулась до кованного подсвечника с незажжённой свечой и ударила им по стеклу. Открыть разбухшую от влаги раму у меня бы ни за что не вышло, ведь подобное и в добром здравии было сложно.
В лицо мне ударил холодный ветер северной весны, я вдохнула полной грудью и крикнула, вглядываясь в черноту ночи через осколки стекла:
— Помогите!
Девушка же, что пела и, как выяснилось, плясала на страшном мосту, даже не оглянулась на просьбу о помощи. Она словно обезумела, что-то напевая и кружась в диком танце.
Разрыдавшись, я сползла обратно на пол, всё же взглянув в темноте на подол платья. Он был уже не чистого серого цвета, а грязным и испачканным кровью, да и нутро моё теперь будто бы опустело. Никто в нём не толкался, там царила мертвенная тишина, и даже боль стихла, почему-то покинув меня.
Всю ночь я пролежала на осколках стекла у разбитого окна, не желая даже дышать, так было больно моей душе. Лишь утром послышался лязг дверного затвора, и я увидела краем глаза, как на пол грохнулся таз с горячей водой.
Что до меня же, то мне было уже всё равно. Я сама не своя стала за прошедшую ночь, не обратив внимания на то, как крепкие руки князя осторожно подняли меня с пола и переложили на кровать, а спустя какое-то время в покоях стало больше народа.
— Что хочешь проси! Только спаси! — ревел на кого-то Святослав.
Я же, только услышав знакомый голос, вдруг поняла, на кого обрушился гнев князя.
— Что хочу? — проскрипела старая знахарка, напророчившая мне беду.
— Да! Делай же что-то! —крикнул несостоявшийся муж и вцепился ей в плечи, тряся её с ужасающей силой.
Его лицо было таким страшным, словно оно постарело на много лет, а глаза налились кровью, но меня всё будто и не касалось. Примерно так отреагировала на ярость Великого князя и старуха. Она молча и без эмоций снесла тот, после чего с гнилой улыбкой ответила:
— Я её к себе заберу, здесь лечить не стану. У меня от вашего холода кости ломит.
Произнеси знахарка такое днём раньше, я бы забилась в горьких рыданиях, лишь бы избежать подобной участи, но теперь же меня ничто не заботило.
— Показывай дорогу, — произнёс Святослав после недолгих раздумий.
Он опять подхватил меня на руки, и тут наши взгляды встретились. Его свирепый и мой безжизненный.
— Поздравляю вас со свадьбой, ваше высочество… — шепнула я ему совершенно беззлобно, вновь убеждаясь в том, что стала совсем пустой.
Князь ничего не ответил, но лицо его исказилось и стало ещё более грубым, словно сделавшись в одно мгновение каменным. «Как те лики на мосту, который так полюбился его молодой жене», — устало подумала я, прикрывая глаза.
— Неси! Чего стал, как истукан?! Постоим ещё, и спасать некого будет! — проворчала старуха без страха перед ним, и ткнула меня скрюченным пальцем в живот.
Боли там больше не было, а лишь ощущение, будто я без меры наглоталась воды накануне.
Святослав последовал за знахаркой, бережно пронося меня по прохладным коридорам, а затем и по тонкой тропинке, ведущей к её дому. Ему пришлось согнуться со мной на руках почти вдвое, чтобы зайти в низкую избушку, где и обитала карга.
— Здесь клади и иди, нечего тебе тут.
Осторожно опустив меня на узкую и короткую лавку, он спешно покинул комнату.
— Телепня ты телепня, законы дедовы вам не писаны! — начала ворчать старуха, как только за князем затворилась косая дверь.
Первым делом та принялась не меня спасать, как обещала, а взяла гребень и стала распускать мне косу. Я молча наблюдала за её кривыми пальцами, мелькающими перед моими глазами, но ни о чём не спрашивала, пока она заплетала две косы вместо одной.
— Ну вот, другое дело. Одна для тебя, вторая для дитя, а твоему князю и так здоровья хватит, — пробубнила знахарка, отчего-то повеселев.
И мне сразу перестали казаться такими мрачными её чёрные лохмотья.
— Дитя же я скинула, — произнесла я, прислушиваясь к ощущениям.
При этих словах глаза у меня защипало от моментально подступивших к ним слёз.
— Телепня! Чего бы ты там понимала! Такого и захочешь, так не скинешь. Клыками цепляется, благо бес тот не понимает, — начала ругаться старуха.
Последняя отошла от меня и принялась что-то искать по мешочкам, что были развешаны у неё на одной из стен. Потом, по всей видимости, всё же нашла, что требовалось, отсыпала немного в плошку и залила кипящей водой.
— Пей-ка. На каждый вдох-выдох один глоток, — велела она, переворачивая меняна бок и подавая плошку с вонючим отваром.
Мне же от одного лишь его запаха стало дурно и затошнило, куда такое выпить!
— Что это?
— Пей, телепня. Пей. Вдохнула-выдохнула-отпила и по новой, — ласково пропела знахарка, отходя шаркающей походкой от меня в сторону.
Во мне не было веры её словам, но в душе всё равно заискрилась слабенькая надежда, что моё одиночество в этом мире не будет долгим. Вдохнув и выдохнув, я сделала глоток мерзкого снадобья, и едва только горячая жидкость прокатилась у меня по нутру, как тут же почувствовала сильный толчок в животе.
Тот был ещё сильнее и ощутимее, чем вчера.
Я выпила всё, что было в плошке, с каждым глотком убеждаясь, что всё ещё носила под сердцем ребёнка. Меня страшно мутило от отвара, но дитя внутри так радовало толчками, что мне удалось всё вытерпеть.
— Одолела, вот и молодец, — похвалила меня знахарка, поднося какой-то грубый балахон. — Обмыться тебе надо. Вот это пока наденешь, а позже, быть может, князь всё же сподобится вещи твои прислать.
— Спасибо. Как вас зовут? — спросила я, чтобы знать, кому быть благодарной за спасение.
— Как зовут? Как зовут… Как это… Старая я, собственное имя забыла. Да и давно уже ко мне по имени не обращались. Просто являются и говорят, что нужна моя помощь! А так люд знахаркой промеж собой кличет, ещё старухой, бывает даже ведьмой. А!
Когда она подтащила ко мне корыто с водой, я едва поднялась на ноги, как меня тут же вывернуло в вовремя подставленное ею ведро.
— Вот и молодец, — вновь похвалила меня старуха, словно так и задумывалось. — Быстрей обмоешься и на печку полезай, там тебя сон сморит. Он лучше всего и лечит. Никакой травы нет на свете посильней сна.
Меня охватил страшный озноб, отчего даже грязное платье снимать не хотелось, а уж лезть в едва тёплую воду и подавно. Старая изба, наполовину ушедшая в землю, продувалась со всех четырёх сторон, и пока я с трудом оттирала с ног высохшие следы крови, то околела до стука зубов. Знахарка поглядывала на меня и только радовалась моим мукам, что-то растирая в ступке, а когда же я закончила мыться, то не подала никакой тряпки, чтобы обтереться. Пришлось надеть выданный балахон на мокрое тело. Он едва доходил мне до колен и совершенно не согревал, только натирая кожу грубой нитью. Растерявшись, я босая топталась на земляном полу, трясясь от холода и не зная, куда податься.
— Вот же телепня! Чего трясёшься? Полезай на печку! — крикнула знахарка, указав мне в угол почти у выхода.
Кивнув, я посеменила туда, дрожа от слабости, а затем быстро взобралась на печку и прикрылась какой-то мягкой шкурой с кучерявой шерстью. И до того успела уже околеть, что не сразу и ощутила, какое тепло там царило. Скоро мне стало так хорошо, словно в детстве под маминым боком в уютной пуховой постели, отчего я заснула в одно мгновение.
Разбудил меня не то запах готовящейся еды, не то сильный голод, скрутивший мне всё нутро, как только я выглянула из своего укрытия.
— Выдрыхлась? — хмыкнув, поинтересовалась старуха, увидев меня.
