мне, то она была жестоко раздавлена и погребена.
Еще никогда в жизни мне не разбивали сердце, но сейчас оно болело. Так сильно, что хотелось выть, сдирая с себя волосы и бежать к чертям собачим подальше отсюда, чтобы больше никогда не видеть его. Один его образ, являвшийся ко мне во снах, сводил с ума.
Он точно был демоном, сломавшим меня изнутри. Я жаждала его близости точно так же, как хотела оказаться на другом конце вселенной от него.
У меня не было сил представлять его в объятиях другой женщины. От этих картинок в голове я не могла дышать, а глаза наливались слезами боли.
Я точно поломанная дура, если могла даже подумать о том, что с таким как Мулцибер смогу прожить «долго и счастливо». Но все дело в том, что мне даже не нужно было этого. Вполне подошло бы наше «навеки во тьме и боли, но рядом». Ужас этого осознания заставлял меня рыдать в подушку от бессилия. И все равно я не могла выплакать эту боль. Боль по нему. Вся моя жизнь была всего лишь блеклым наброском, пока в ней не появился он.
Я не знаю, как описать это по-другому, но я просто перестала замечать тьму Аркануума рядом с ним. Когда он касался меня, когда на моем теле все еще был его запах, я жила. Я хотела жить. А теперь, когда меня окружало только одиночество и собственная боль, я вновь превратилась в манекен. И была уверена, что останусь именно такой, пока меня вновь не согреет жар его тела.
Я не знаю, кто из нас двоих был более безумным. Демон или я? Но судя по моему помешательству, я должна была бежать подальше. Во мне жила надежда, что вдали от него эта тяга рассеется, станет воспоминанием, которое я смогу доставать темными вечерами, оставшись одна, и потихоньку переживать эту боль, раз за разом прокручивая в голове то, «как могло бы быть, если не…». А этих «не» в нашей истории было слишком много.
Что ждало меня на Арканууме на самом деле? Исключая мои розовые фантазии?
Первый вариант, «наилучший»: я могла бы стать одной из его любовниц, послушно раздвигая ноги, когда господин соизволит навестить меня. Мои прошлое и личность были бы навсегда стерты, и я никогда не увижу Тесс.
Второй вариант, наиболее реалистичный: Мулцибер избавится от меня вскоре, как только поймет, что я стала окончательно бесполезна, и Константина не разжалобить ни моим пленением, ни моей мученической смертью.
Меня не устраивал ни один из этих вариантов, а перспектива остаться подле Мулцибера на всю жизнь пугала чуть ли не больше моего убийства.
Именно поэтому, изучив расписание смены охраны возле звездолета, я осторожно вызнала у Энже, когда гости отбывают.
— Сегодня вечером, Диана, — улыбнулась она. — Тебе станет полегче, — сочувственно потрепала меня по щеке. — Бедная, неделю взаперти, наверное, все книги прочла?
— Все, — рассеяно ответила я. — Почему станет полегче, Энже?
— Это тайна, — она понизила голос до шепота, — но Эм отбывает на Землю этим вечером. Чуть раньше Диаго, этого генерал с Харвады. Какие-то срочные дела. Кажется, Константин уговорил его встретиться на нейтральной территории.
И меня всю затопило какой-то черной радостью и предвкушением свободы…
Его безумие отступало рядом с ней.
Чистое сознание, ясный ум. Это прорывалось сквозь марево ненависти, крови и жестокости, в которых Мулцибер жил всю свою жизнь.
Он больше не тонул в нескончаемой тьме бесконечности.
Диана…
Колет ее ядом слов, а сам горит заживо от каждой причиненной ей боли. И все ждал, когда она окончательно превратится в ту которой ей надлежало быть — расчётливую суку с черной душой, как и все женщины, кроме Энже. Но она злилась, опускала глаза, наливающиеся слезами, а потом вновь пыталась.
Пыталась достучаться до души, которой давно у него не было. Ее выжгли, вырвали, вместе с человечностью мальчика, преданного собственной матерью.
И этот пацан приподнимал голову, как только Диана бросала на него взгляд наполненный чем-то светлым, чем-то, что он никогда не видел в своей гребаной жизни. Но Мулцибер забивал его ногами и приказывал залезть обратно в грязный угол. Там, где ему и было самое место.
Только страсть, только восхищение и ужас он разрешал в себе испытывать. Даже слово «любовь» вызывало в нем приступ жалости. Любви не существовало. Как и справедливости. Сказки, придуманные наивными идиотами. Был только мрак, пропитавший копотью его поры, и он впитал его весь. Стал не просто демоном, а Архитектором Ада. Фактически не человеком, монстром, имя которого боялись произносить в любом уголке галактики.
Но она не боялась. Не боялась, и смотрела в упор. В глаза, въедаясь в самую глубь страхом. Отчаянным ужасом перед тем, что он теперь имел слабость.
Понял это еще тогда, в самолете. Она будила в нем какие-то незнакомые чувства, ненужные, те, от которых он добровольно отказался. Окостенел, став подопытным кроликом в долбаных лабораториях, и выключил в себе любые эмоции. Не чувствовал теперь ничего не только кожей, но и душой.
Его мать, единственная на тот момент, кому удалось родить на Арканууме, смотрела на мальчика со смесью страха и отвращения, когда поняла, что он отличается. Что он не такой, как обычные дети. Глаза неоново-зеленого цвета пугали ее, и она, в порыве гнева с примесью страха называла его «демоном». Избивая его за малейшую повинность, она зверела, удивляясь тому, что пацан не орет от боли, когда металлический провод ожигал его тело красными пятнами.
Отца он не знал. Только разговоры матери о том, что он был ублюдком, и закончил свою жизнь под действием опиума.
Что ж, он усвоил урок. Если даже родная кровь не способна была его полюбить, то о других людях и говорить нечего.
Равнодушие, холодный рассудок и сила — эти компоненты сделали его Мулцибером, Архитектором Ада, и он не собирался отказываться от этого звания просто потому, что потерял голову из-за какой-то бабы.
Одеревенел, когда увидел ее фото, переданные шпионом. О Константине ему всегда докладывали. Мулцибер знал все: как и каких именно шлюх предпочитал трахать этот щенок, сколько оставлял на чай, что жрал и кого подпускал к себе поближе. Информация — это главная валюта Альянса. Кто владеет ей, владеет всеми шкурами продажных политиков.
Его бесчисленная сеть шпионов расползлась в каждый загаженный уголок вселенной. Мулцибер и сам не знал всех их. Желающих служить и подыхать за него всегда было более, чем
