месте.
— Ты разрушила меня, ты знаешь, — мягко говорит он ей, уголок его полных губ приподнимается. Он тянется, чтобы погладить ее по щеке костяшками пальцев, его другая рука все еще перекинута через скамейку. — Ты сейчас в центре моих мыслей. Все остальное — тупое гудение в моей голове. Работа, еда, сон… Боюсь, ничто сейчас не так важно, как ты.
Беги, часть ее шепота. Это ненормально.
Но она так устала от одиночества.
Устала возвращаться домой в пустую квартиру, отчаянно пытаясь писать о других людях в надежде забыть свою собственную жизнь.
Устала ложиться спать одна и устраивать пушистые гнездышки, которые никто другой не может оценить.
От его прикосновения у нее по спине пробегают мурашки, и она закрывает глаза.
— Ты можешь сказать мне, — выдыхает Коул. — Тебе не нужно прятаться от меня.
Ее разум затуманен, когда она открывает глаза, и то ли из-за того, что он использует свое Альфа-влияние, то ли из-за того, что она, наконец, потеряла бдительность, ее не волнует.
Все, что она знает, это то, что это только она и Коул, одни на кладбище, и никто, кроме призраков, не может их засвидетельствовать.
Она протягивает правую руку, и он берет ее своей, кремовый рукав спадает, обнажая полоску пятнистой кожи.
— Если я покажу тебе… — она дрожит, ее рука дрожит в его руке, когда он крепко сжимает ее, прижимая ее к себе. — Я…
Рукав спадает еще немного, и теперь ее запястье выставлено на всеобщее обозрение.
Она наблюдает, как на его лице появляется понимание, когда он медленно закатывает ее рукав.
Она перестает дышать, когда его челюсти сжимаются.
ГЛАВА 20
КОУЛ
Он чувствует исходящий от нее запах стыда и страха, ее сладость омрачена переменчивыми эмоциями.
Чего она боится? Ничто из того, что она могла бы ему показать, никогда не заставило бы его покинуть ее.
Все встает на свои места, когда обнажаются ее шрамы — толстые розовые неровные линии, которые тянутся горизонтально от внутренней стороны запястья почти до сгиба локтя.
Они сильные и глубокие, и он осторожен, когда ласкает нежную кожу, и то, что осталось от его сердца, замирает, когда воздух наполняется солью ее слез.
Она сама навредили себе.
Теперь понятно, почему она ложится спать в халате и почему запаниковала, когда они целовались прошлой ночью — он почти видел ее шрамы.
— У меня почти такие же шрамы на другой стороне, — дрожащим голосом смеется она. — Я хотела закончить работу.
Он нежно проводит большим пальцем по внутренней стороне ее запястья, и она вздрагивает. Затем он подносит ее запястье к своим губам, целуя отметины.
Она качает головой. — Ты не обязан этого делать, — шепчет она. — Я знаю, что они отвратительны.
Как будто он когда-либо мог найти свою пару отвратительной.
— Они — часть твоей истории, — просто говорит он. — Они — часть тебя.
Он проклинает себя за то, что не оказался там раньше, чтобы остановить хаос, царивший в ее голове.
Но потом она рассказывает ему свою историю.
— Мой отец умер, когда мне было четырнадцать, — бормочет она, устремляя взгляд на надгробие. — Он был моим лучшим другом, даже когда я была дерьмовым подростком. Он был буфером между мной и моей матерью, не давая нам постоянно ссориться. Он очень любил нас обоих.
Он сжимает ее руку, и она сжимает ее в ответ.
— После этого я ужасно обошлась со своей мамой, и она ответила мне тем же. Мы не знали, как справиться с его уходом. Потом, когда мне исполнилось восемнадцать… Я презентовалась.
Она прерывисто вздыхает, и он борется с желанием притянуть ее в свои объятия.
Но ему нужно услышать ее историю.
Всю.
— Я этого не ожидала. — Бри поворачивается к нему, ее глаза блестят от слез. — Моя мать чертовски уверена, что не знала, что делать, и… это напугало меня. Я чувствовала себя беспомощной и одинокой.
— Ты не одинока, — бормочет он. — Ты больше никогда не будешь одинока.
Она одаривает его легкой улыбкой. — И все же… это чувство никуда не делось. Оно маячило в глубине моего сознания, и однажды этого стало слишком много. — Она прочищает горло и сглатывает. — Я сняла номер в отеле, проглотила кучу маминых лекарств от беспокойства и алкоголь, затем использовала нож для разрезания коробок.
Образа юной Бри, убитой горем и отчаявшейся покончить с собой, почти достаточно, чтобы свести его с ума.
Тем не менее, она продолжает.
— Я сняла комнату на четыре дня и повесил табличку «Не беспокоить», но уборщики все равно пришли. Они нашли меня на следующее утро.
В его груди зарождается рокот, едва уловимый и медленный, когда она говорит.
— Врачи ясно дали понять, что я должна была умереть. Я была на грани истечения кровью, и меня вырвало во сне — если бы я повернулся на спину, я бы задохнулся. Это было… ужасно. Я проснулась со швами на руках и чувством, будто меня сбил грузовик.
Она оглядывается на него, легкая грустная улыбка появляется на ее лице. — Я ненавижу, как они выглядят, — шепчет она. — Я устала отвечать на вопросы ложью. Меня тошнило от жалостливых взглядов. Так что теперь я ношу свитера, чтобы избежать ужасных разговоров. И прошлой ночью… Я поняла, что если мы зайдем дальше, ты увидишь шрамы.
Слезы текут по ее щекам, и он больше ничего не может с собой поделать.
— Иди сюда, — шепчет он, и она прижимается головой к его груди, когда он обнимает ее. Он заключает ее в клетку, вдыхая ее аромат, в то время как его грудь урчит громче, чем раньше.
Он мурлычет для нее, и она ахает, когда понимает, что он делает. Ее тело расслабляется, и ее запах становится сладостнее, когда вибрирует его грудь, успокаивая ее внутреннюю Омегу.
Он не думал, что что-то может быть лучше, чем попробовать ее на вкус. Но утешать ее, быть человеком, которому она открывается и которому доверяет…
Это затягивает. Она поделилась своими секретами с ним, и только с ним.
— Со мной ты в безопасности, — обещает он, когда она прижимается щекой к его груди. — Всегда. Тебе никогда не придется скрывать кто ты от меня.
Ее второй рукав задрался, и он видит отметины на другой руке, такие же глубокие и неровные, как и остальные.
Он ненавидит, что он не испорчен. Он делал вещи, которые заслуживают шрамов, но его кожа осталась нетронутой.
— Я не знаю, как это может сработать, — тихо говорит она. — Я скоро уезжаю.
Нет, ты не уедешь, думает он. Не без меня.
Но он продолжает молчать и целует ее в макушку.
— Но я думаю… — продолжает она прерывающимся голосом, — Я думаю, что хотела
