– Тебе уже дали номер лота? – спрашиваю я.
Ее рука чуть дрожит, и ложка звякает о края чашки.
– Да.
Глупый вопрос – нам всем раздали номера еще вчера вечером. Но я хочу знать, какой номер у нее. От этого зависит, как долго мы будем вместе.
– И..?
– Лот 192. А у тебя?
Я выдыхаю.
– 197.
Рейвен усмехается.
– Похоже, на нас с тобой особый спрос.
На каждом Аукционе свое количество суррогатов, и все они ранжированы. Последняя десятка считается товаром высшего качества, и к ней приковано все внимание. В этом году через аукцион проходит рекордное число суррогатов за всю историю торгов – две сотни.
Меня не слишком-то волнует моя категория. Я бы предпочла оказаться в приятной семье, не обязательно богатой. Но это означает, что мы с Рейвен будем вместе до конца.
В столовой опять становится тихо, когда входят три девушки. Мы с Рейвен встаем и вместе с остальными приветствуем участниц завтрашнего Аукциона. Две девушки идут за столик под люстрой, а третья – миниатюрная блондинка с большими голубыми глазами – подскакивает к нам.
– Привет, девчонки, – восклицает Лили, плюхаясь в мягкое кресло. У нее в руках журнал светских сплетен. – Ну, как вы, рады? Я так взволнована! Завтра мы увидим Жемчужину. Можете себе представить?
Мне нравится Лили, несмотря на ее бьющий через край энтузиазм, природу которого я никак не могу понять. Она родом не из самой благополучной семьи, даже по меркам нашего Болота. Отец избивал ее, мать была алкоголичкой. То, что ее признали суррогатом, для нее действительно было спасением.
– Определенно, это будет не то, к чему мы привыкли, – сухо отвечает Рейвен.
– Я знаю! – Лили даже не улавливает сарказма.
– Ты сегодня собираешься домой? – спрашиваю я. Не могу представить, что Лили горит желанием встретиться с родителями.
– Пейшенс говорит, что это необязательно, но мне бы хотелось повидаться с мамой, – отвечает Лили. – И еще она сказала, что мне могут выделить эскорт из ратников, чтобы отец не побил. – Она широко улыбается, а я испытываю острое чувство жалости.
– Тебе уже присвоили номер лота? – спрашиваю я.
– А, да. 53, поверишь? Из двухсот! Наверное, для меня все закончится семьей какого-нибудь торговца из Банка. – Королевская семья разрешает избранным жителям Банка посещать Аукцион, но торговаться они могут только по суррогатам низкой категории. В Банке суррогаты, собственно, и не нужны, так как в королевских семьях, – их женщины сами могут вынашивать детей. Для них мы всего лишь символ статуса. – А у вас, девчонки, какие лоты?
– 192, – говорит Рейвен.
– 197.
– Я так и знала! Даже не сомневалась, что вы обе наберете столько очков. О-о-о, как же я вам завидую!
Мёрси приносит нам завтрак.
– Доброе утро, Лили. Удачи тебе завтра.
– Спасибо, Мёрси, – сияет улыбкой Лили. – А можно мне оладий с черникой? И грейпфрутовый сок? И немного манго?
Мёрси кивает.
– Ты что, в этом будешь? – Лили с искренним беспокойством оглядывает мой халат.
– Да. – Мне уже начинает надоедать. – Я буду в этом. Это моя любимая вещь, и, поскольку у меня больше не будет возможности выбирать себе одежду, сегодня я решила надеть то, что мне нравится. И мне плевать, как я выгляжу.
Рейвен прячет улыбку, набивая рот яичницей и картофельными оладьями. Лили слегка сконфужена, но это быстро проходит.
– Так вы слышали новость? Про Курфюрстину? – Она выжидающе смотрит на нас, но Рейвен больше увлечена едой, а я, как всегда, равнодушна к интригам Жемчужины. Хотя некоторые девчонки отслеживают и смакуют каждую сплетню.
– Нет, – вежливо отвечаю я, цепляя вилкой ломтик дыни.
Лили выкладывает на стол журнал. С глянцевой обложки «Жемчужины сегодня» на нас смотрит молодое лицо Курфюрстины, которая, как гласит заголовок, «посетит Аукцион».
– Вы можете себе представить? Сама Курфюрстина на нашем Аукционе! – Лили вне себя от радости. Она обожает Курфюрстину, как и многие девчонки Южных Ворот. История этой женщины не совсем обычная – она родом из Банка, а значит, не королевских кровей, но Курфюрст влюбился в нее с первого взгляда, когда приехал в один из магазинов ее отца, и взял ее в жены. Очень романтично. Конечно, теперь ее семья тоже принадлежит к королевскому роду и живет в Жемчужине. Для многих девушек она – символ надежды, они верят, что в их судьбе тоже могут произойти счастливые перемены. Лично я не понимаю, чем плохо быть просто дочерью торговца.
– Я никогда не думала, что она придет, – продолжает Лили. – Ведь ее драгоценному сынишке всего несколько месяцев. Только вообразите – она может выбрать одну из нас, и эта счастливица будет вынашивать ее следующего ребенка!
Мне хочется разодрать ногтями кружевную скатерть. Послушать Лили – так мы должны считать за честь такую обязанность, словно это наш выбор. Я не хочу вынашивать ничьих детей, ни Курфюрстины, ни кого бы то ни было. Я не хочу, чтобы меня завтра продали.
Лили так возбуждена, будто у нее есть шанс попасть к Курфюрстине. С ее-то лотом номер 53!
Я ненавижу себя за такие мысли. Она не лот 53, она Лили Диринг. Она любит шоколад и сплетни, розовые платья с кружевными воротничками, и она играет на скрипке. Да, она родилась в ужасной семье, но об этом даже не догадаешься, потому что у нее всегда припасено доброе слово для каждого. Она – Лили Диринг.
И завтра она будет продана за деньги и станет жить в чужом доме, по чужим правилам. Ее хозяйка, возможно, никогда не поймет и не оценит искреннего энтузиазма и добродушия Лили. Вряд ли она полюбит Лили и будет о ней заботиться.
Чужая женщина заставит Лили вынашивать чужого ребенка, хочет ли этого сама Лили или нет.
Внезапная злость захлестывает меня, и я вскакиваю из-за стола, сжимая кулаки.
– Что… – начинает Лили, но я не слышу ее. Я успеваю лишь перехватить удивленный взгляд Рейвен, прежде чем неведомая сила толкает меня вперед, и я быстрыми шагами иду к двери, не обращая внимания на девчонок, которые с любопытством смотрят мне вслед. Я выбегаю из столовой, взлетаю вверх по лестнице и врываюсь в свою комнату.
Я хватаю отцовское кольцо и надеваю его на большой палец, но оно все равно слишком велико. Зажимаю цепочку в кулаке.
Вышагивая взад-вперед по своей крохотной комнатке, я ловлю себя на мысли, что уже начинаю скучать по ней, хотя никогда не думала, что такое возможно. Ведь это тюрьма, клетка, в которой держали меня, прежде чем отправить к незнакомой женщине в качестве человеческого инкубатора. Кажется, будто стены сжимаются вокруг меня, и я натыкаюсь на комод, сбрасывая все на пол. Расческа и гребень отскакивают от деревянных половиц, ваза разбивается, и мокрые цветы рассыпаются во все стороны.
