– О! – обрадовался Став, – так это самоварщик! Его как отпустит, сразу в отдел по контролю за оборотом сильнодействующих веществ сдать и путь ведьмы с ним сами разбираются.
– Отлично. Всем спасибо. Я домой, – резюмировала я.
– А работать кто будет?
– Стажер пусть работает. Этот, с перьями. Я спать хочу и вообще у меня дети мать не видели сутки уже. Он мои ночные на весь остаток месяца себе взял если что. И спокойной ночи.
А чтоб не успели остановить – призвала тьму и слилась гранью под завывания охранной системы здания, среагировавшей на мой уход, как на попытку проникновения на стратегически важный объект.
3
В доме стояла тишина. Просилось добавить мертвая, но это был все же ведьмачий дом, несмотря на магическую ориентацию в нем живущих, так что…
– Уо-о-о-у-у-у, – раздалось из кухни песнью скорби.
Живот подвыл, я заглянула в обитель хлебов.
Копать сидел в центре стола, распихав по краям солонки-конфетницы и задрав морду к люстре, выл на сидящего там, тоже в центре, на самой шишечке, серебристого паука. Мое появление было отмечено поворотом уха, и песня продолжилась. Аппетиту и принятию пищи это не мешало – места на столе было достаточно, поэтому я позволила тварям продолжить общение.
Есть – было. Значит вчера приходила Годица. Когда не приходила, меня по возвращении с ночной мог ждать подгорело-недопеченный омлет, мило кривой бутерброд или вполне сносная каша, или ничего, если малолетние, но вполне самостоятельные кулинары вполне самостоятельно проспали. Или что вечером в мое отсутствие являлся магистр-тьма-Холин. Этот любил и умел проводить инспекцию на кухне.
– Кх! Кх! Мке-ке-ке!
У меня едва суп носом не пошел. Ложка вывернулась из рук, я вскочила, перехватывая табуретку за ногу, готовая вломить. Но звуки парующихся гулей шли из кота.
— М-м-мо-у-у. К-к-к-кек.
Вряд ли Копать мог заглотнуть живьем двух разнополых падальщиков и им внутри так понравилось, что они принялись амуры разводить, но я вняла оригинальному предупреждению и пристально взглянула на паука. Паук смутился, забежал на невидимую мне часть шишечки, Копать засопел и задергал задом, перетаптываясь и чуть пригибаясь. Я выпустила темную ленту, чтобы сцапать членистоногое на люстре, но паук не сцапался, он свалился. Блеснули алые звезды в кошачьих глазах, мелькнули белые клыки, раздался хруп и воцарилась благодать.
Шерстистая зараза подошла, понюхала суп в тарелке, скривилась, мазнула мне кончиком хвоста по носу и упала со стола. Туц в четыре лапы, который был точно слышен даже у входной двери, сложно назвать спрыгиванием. Животное весом в условные 5-6 кило не могло по всем законам издавать такой звук при спрыгивании, но издавало. А еще жрало в три горла. И вопило. И растворялось в воздухе со скоростью звука, или так же возникало. Но дети любили Копатя, а Копать любил их. И меня иногда. Без особой взаимности. У нас было деловое соглашение.
Дальше по плану было спать. Пробралась к подходу на верх с подлестничной стороны, но напрасно. Дверь в бывший кабинет папы и почти бывший Холина была открыта широко, так что с первых ступенек лестницы хорошо просматривался край стола с внушительным пакетом из информатория, где я спустила бездную прорву денег на просчет и визуализацию модели своей теории, описанной в благополучно сожженной магистерской. Видеть результаты труда было все равно, как я впервые увидела Марека в боевой форме – сладостный ужас.
И что делаю я, когда меня ждут великие свершения и академические высоты? Я говорю им – не сегодня.
Говорила я это уже порядочно времени, всегда закрывала дверь, но дверь все равно оказывалась открытой. Настырная слава не давала покоя, как ежеквартальный “темный сбор”. Такой специальный налог для практикующих темных, откуда в основном и выплачивались усмиряющие и примирительные, если некромант, к примеру, гоняясь за чьим-то беспокойным дедушкой, побеспокоил попавшийся на пути палисадник, магмобиль, веранду, дом… Насколько я знала, каждый уважающий себя темный всячески увиливал от уплаты в надежде на “а вдруг” до крайнего срока. И почти у каждого был свой коэффициент разрушительности.
Здесь скорбно помолчим.
И спать. Нет, сразу кабинет закрыть, а потом – спа-а-ать.
* * *
Спалось сладко, снилось интересно, просыпалось интригующе, если учесть, что именно снилось. И тут верхние 90+ прижали, в шею заурчали, ухо осыпали поцелуями и нежно прикусили мочку.
– Ма-а-ар... Ты, животное, что ты тут?.. Копать! Мать твою кошку! Фу, слюнявое чудовище…
Оттерев о подушку кошачьи нежности, в состоянии “ы-ы-ы”, набросила халат и, не заморачиваясь поиском тапок, пошлепала наружу, где ощущалась какая-то родственная активность. Проспала я часов пять, значит оба дитяти тьмы уже явились из школы и, судя по запахам, что-то сожгли на кухне.
Глаза открылись ближе к середине лестницы и открылись широко. Посреди холла, друг напротив друга, многозначительно растопырив полы плащей – короткий экстремально розовый и длинный проникновенно черный – стояли дочь и стажер с перьями. Причем ракурс и у меня, и у них был такой, что мне было совсем не видно то, что было видно им.
Но глаза все равно протереть хотелось, а мысли – прополоскать.
– А что тут происходит?
– Мы с Каем друг другу показали, – вдруг заговорила дочь, чем окончательно меня шокировала.
– Чего? Что показали?
– Хиих... Бусинки. Я ему свои бусинки, он мне свою.
– Чего? – я нащупала рядышком с собой перила, прислонила туловище и принялась тихонько сползать.
– Ма-а... Мастер Холин... Ну... Вот! – нашёлся стажёр и, оттянув витой шнурок, поднял вверх болтающуюся на нем красную бусину. – Фамильная! У меня гранатовая, у сестры хаулитовая.
– У тебя еще и сестра?
– Ага, близнецы мы. У нас всегда по двое. Один тёмный, другой светлый.
"Два весёлых гуля", – тут же пропело у меня в голове. Рекламóроки – страшная вещь, застревают намертво.
– А какого гуля ты тут?
– Дневник по практике подписать.
– По четвергам не подаю.
– Сегодня среда.
– Глядь! – орнула я. – Копать! Зараза!
Кошак подкрался и, воспользовавшись моим отвлеченным состоянием, принялся шершавить языком пальцы на ноге.
– Лайм!
– Да мам? – тут же нарисовался на верхних ступеньках сын с моими тапками в руках. Он, как и Копать, обожал возникать из ниоткуда, шастая тенью с домьего попустительства.
– Ты это кормил?
Перехваченный за шкирняк кот пустил носом пузырик и поджал лапы зайцем, наглые зенки, прищурившись, косились мне за ухо.
– Э-э-э нет.
Теперь ясно было, откуда мне столько любви.
– Так покорми, иначе однажды он сожрёт что-нибудь не то и всем будет печально.
– Он сдохнет? – поинтересовалось доброе дитя.
– У вас не будет меня. Эй, стажер, как там тебя?
– Кай-Моран же, я же гово...
– Давай сюда свою графомань.
Я спустилась, отдала кота мечтательно улыбающийся дочке. Та молча направилась к кухне, кивком позвав за собой Лайма, тоже спустившегося и спустившего тапки. Только дети, переглядываясь как заговорщики, удалились, я спрятала облизанные ноги, взяла у детинушки замусляканную тетрадку, будто у него тоже дома кот. Пощелкала пальцами. Сообразительный парень тут же вложил в них ручку. Проглядывая отчеты, написанные неожиданно разборчивым почерком, я сквозь ресницы любовалась на красивое. Ну до чего хорош, пернатый стервец. И глаза лукавые смотрят прямо в...
– Ни стыда, ни совести, – вздохнула я тем, куда он смотрел.
– Не-а. Я темный. Мне не положено.
– Будем воспитывать.
– Кнутом или пряником?
– Лопатой!
– Мастер Холин, а вы со мной на кладбище пойдете?
– Обязательно, – многообещающе оскалилась я и шлепнула тетрадкой в широкую грудь. – И забей кокетничать с куратором, на оценку не повлияет, и я тебе в матери гожусь.
– Это вряд ли, максимум я ваш не очень младший брат, – заулыбался Кай.
