жалко, и я решила разобраться – в бога я тогда уже не верила, и привыкла не ждать ни от кого справедливости, а вершить её самостоятельно. Ауры я с детства видела очень хорошо, хотя и не понимала сути процессов, но чисто интуитивно разобралась, что у белого жеребёнка что-то с глазами, что ему очень мешает. И стала об этом рассказывать взрослым, и просить этого жеребёнка себе, потому что уж я-то знаю, как сделать с ним всё хорошо.
Хозяин лошадей сначала сказал, что жеребёнок не продаётся, потом, после того, как папа предложил очень хорошую цену, хозяин признался, что с конём «не совсем всё в порядке», и что он никого не слушает и ездить на себе не даёт, потому что, наверное, нездоров, хотя его и осматривали, но ничего не нашли.
Мама тогда сказала папе на ухо, что это чистокровный ларнский верховой, порода редкая и дорогая, а белых таких вообще не бывает, так что он может стоить очень дорого. Но хозяин лошадей, видимо, не очень хорошо в них разбирался, и как-то неправильно скрестил, получив в итоге больного жеребёнка, но решил его оставить – может быть, из жалости, может быть, надеялся продать кому-то не очень умному. А может быть, как раз хозяин его и купил у какого-то необразованного заводчика, и теперь не знал, что с ним делать.
Папа как бы в шутку спросил, почему такая редкая лошадь занимается такой тривиальной работой, когда могла бы сиять на подиумах и позировать лучшим эльфийским художникам. На что хозяин лошадей тоже как бы пошутил, что отдаст жеребёнка любому, кто сможет проехать на нём хоть один круг по зоопарку, и тут же добавил, что это невозможно, потому что конь, как и все красавцы, дурак.
Жеребёнок был слишком маленьким для того, чтобы на нём ездили взрослые, так что хозяин не рисковал – папа бы на него не полез. Но зато полезла я, потребовав отвязать его от вороного. Хозяин отвязал, готовясь наслаждаться любимой шуткой – как нам потом рассказали, Юри не был агрессивным и позволял на себе сидеть, проблема была в том, что он никуда не шёл, сколько его ни пинай. Но я знала, что с этим делать – я сняла с себя широкополую летнюю шляпу и надела на Юри, завязав бант под подбородком и дав его глазам блаженную тень. И пинать его не потребовалось. На самом деле, я и верхом ездить толком не умела, так что конь пошёл не потому, что я приказала, а потому, что захотел. Я была уверена, что он просто хотел отойти от вороного, но как только он отошёл, ко мне подбежала мама и повела Юри в поводу, мне вообще не пришлось ничего делать, я просто подпрыгивала в седле от гордости и рассказывала, как я здорово разобралась в его проблеме.
Когда мы закончили круг, папа подписывал документы на жеребёнка, а вокруг собралась толпа зрителей, которые следили за торгами, папа выступал перед этой публикой и выглядел абсолютно счастливым, намекая хозяину лошадей, что если маленькая девочка разобралась в проблеме, даже не обладая образованием, то дурак здесь явно не конь, всем было весело.
Потом мы пришли домой и папа надолго закрылся у себя в кабинете, а на следующий день сказал, что сидеть без дела целое лето вредно для молодого организма, и что если я не буду учиться, то всё забуду. И меня отправили обратно в пансион, и с тех пор забирали домой строго по графику – на неделю весной и на две недели зимой, когда в пансионе был ремонт.
Мой Юриэльфейн рос в доме у родителей, а я рисовала его по памяти в пансионе, и этим была счастлива.
«А теперь его продадут, и опять появится какой-нибудь агрессивный вороной, который будет его бить, и какой-нибудь глупый хозяин, который будет думать, что он дурак, и выставлять моё Облачко на солнце.»
От этих мыслей «План А» выглядел привлекательнее «Плана Б», потому что давал мне призрачный шанс успеть выкупить Облачко до того, как его выставят на торги.
Эта мысль оказалась такой абсурдной и философской, что перевернула мир с ног на голову – мой единственный смысл жить ходит на четырёх ногах. Я прожила на этом свете двадцать лет, и за всё это время не нашла никого, ради кого стоило бы жить. Мама вздохнёт с облегчением, если я исчезну – она меня не хотела, даже моё имя Лейа похоже на древнеэльфийское «лерйа», что значит «избавление» – родив меня, она поставила финальную галочку в списке обязанностей жены, а замуж она вышла по контракту, ради спасения дома своих родителей. И рано или поздно она к ним вернётся – лишившись дома моего отца, или после его смерти, или после моей смерти, не важно. Её родители любили её и друг друга, а на меня смотрели как на досадную оплошность, я это видела, хотя они и скрывали.
Отец тоже вздохнёт с облегчением, если я избавлю его от трат. «Ты мне слишком дорого обходишься» – он говорил это столько раз, что я даже карандаш не решалась у него попросить, боясь в очередной раз огорчить его тратами. И, тем не менее, в моём шкафу регулярно появлялись новые роскошные платья – мама прописала это в брачном контракте. Вообще, она сначала прописала своё содержание, подробно до мелочей – сколько денег он должен выделять ей на гардероб, сколько на украшения, сколько на обстановку её комнаты и поездки с подарками. После моего рождения она составила такой же контракт для меня, там было указано, что он действует, пока я являюсь членом папиной семьи, то есть, выдав меня замуж, он от этой кабалы избавится.
«Или если я умру. Для папы любой план выгоден.»
Следующей парой было правоведение, и я уже на него настраивалась, мысленно листая свой контракт – я его помнила, у меня была такая особенная память, позволяющая всю жизнь мысленно листать книгу, которую увидела хотя бы один раз, это очень помогало в учёбе.
«Безукоризненный контракт, всё продумано. Если всё-таки выйду замуж, составлю такой же. А то до свадьбы все щедрые, а потом карандаша не допросишься.»
Эта мысль порадовала, потому что была первым крохотным шажком в сторону «Плана А», это внушало оптимизм.
Когда мы пришли на пару, то оказалось, что преподаватель к нам не спешит – Рина меня об этом предупреждала, так что я не расстроилась.
