— Совсем сказка, какая-то загадочная. — Помолчал и сказал с сердцем.
— Мы, вот тоже Изгои. Мы вот тоже бесхозные, а Крыльев то у нас нет.
— Одни рюкзаки, да коросты в пол спины уже.
— А вот про болезнь я конечно зря сказал. Расплачется сейчас.
— Договорились же мы с ней, что про болезнь молчать будем. Когда про болезнь не сильно говоришь, так вроде и не больной.
— Нет, совсем молчать тоже ведь нельзя. Если бы никто к Лекарям не ходил, так поумирали бы все от болезней и не было бы в Городе никого. А так вон нас сколько. Тысячи. Десятки тысяч, а может и больше теперь стало.
— Но здесь нет Лекарей. Вот в чем беда. Не к кому с болячками своими показываться.
Вера не расплакалась. Во мне странно стало. Она смотрела через перила в шахту. Покачивалась мерно вместе с платформой, словно на огромных качелях и мурлыкала, что себе под нос.
— Я знаешь, что Самсон думаю. — Проговорила она негромко.
— А откуда же мне знать, что она думает. Конечно же — не знаю.
— Нет, знаю… — Говорю.
— А я думаю, что надо до того уровня про который Ландгрувер сказал на платформе ехать, а дальше пешком идти. Вдоль уровня идти, и если в стенку упремся, то уже переход искать. Плоская она Крыша или холмиком, или еще какая, все равно вдоль стенки лучше идти, так ведь к Небу ближе. Разве не так? — Задумался я крепко.
— А так ведь и есть. Вот Светляки в пузыре, если жрать хотят, то не на головы друг другу лезут, а по стене ползут.
— Как бы ни ползали, а все равно в горло фонарика вылезут. Так и мы.
— Сейчас мы вроде как по головам лезем. А туда ли лезем и не знаем. А, если стена — Крыша, так сама нас к Небу и приведет. — Подумал я.
— Правильно все — Только огрею я Ландгрувера, чем ни будь по голове — это точно. Пока он младший Храмовник. Всю Веру у меня себе забрал. Старшим будет — уже никак нельзя. А так еще можно.
Повернул Ключ сильнее. Загудела в нем сила.
Платформа дрогнула, скрипнула тросами, и потянулась вверх как Светляк за грибами.
— К Небу, значит. Ну и нам — туда же.
Поползли цифры на стойке. Вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Три, четыре, пять, ноль…
Закрыл я глаза, когда последнюю цифру счетчик отматывал. Страшно мне стало, хотя, если там за этим уровнем опасно — так для Изгоя везде не хорошо.
— А если не очень, так почти десять часов сэкономим. На платформе не пешком. Что зря ноги топтать?
Платформа мотала масляные канаты и поднималась все выше и выше. Уже на шесть уровней поднялись выше опасного.
Я к Ключу потянулся. — Хватит.
Вдруг — Бам!!!
Взвыли блоки. Из стойки сверкнуло голубыми искрами. Платформа покосилась, но устояла. Не рухнула со всей высоты, канаты только гудели, словно живыми стали.
— Вот, тебе и авария — промычал я. Вера сзади обняла. Глаза круглые. Совсем не как у Изгоя.
— Приехали, Самсон? — Я кивнул.
— Дальше «пехом» — Я скинул с крюка на поясе страховку. Посмотрел на карабин. Завертел его так, что он в зубастую кошку превратился и раскрутил веревку, целясь в перила на переходе.
— Кривенько платформа встала. Не в раз на переход выберемся, но ничего. Не в первой нам по веревкам лазать. И сам вылезу и Веру вытащу и припасов не забуду.
Бросил я крючок. Тот свистнул над ухом. Утянул змеисто веревку из рук и засел прочно в пяти метрах в гнутых ржавых перилах ограждения. Я ногами уперся крепко. Что есть силы, потянул веревку на себя. Скрипнули канаты вверху, ничего. Удержали. Поплыла платформа к ограждению.
Медленно я ее тянул. А вдруг сорвется там, что ни будь? И… Р-раз… И… Два… На «четыре» остановился. Всего — то до ограждения метра полтора осталось.
— Сама переберешься? — Веру спрашиваю. Та фыркнула презрительно.
— Что, я не Изгой, что ли? — И… Показала мне язык. — А у меня сердце екнуло. Шершавый. Белый и в трещинах весь. Беда. Поелозил во рту своим языком. Сухой как наждак и больно.
Ни слова ей не сказал. Да, и говорить, то больше нечего.
Натянул веревку покрепче.
— Верунь… — Говорю ей. — Захлестни петлю на поясе. Вдруг сорвешься?
— Да ты что? — Обиделась Вера. — Чтобы я с каната сорвалась?
— Ладно… — Кивнул я головой. — Только все таки осторожней… А? — Вера подскочила ко мне, смачно чмокнула в щеку и бросилась к перилам.
Я сжал зубы.
— Женщина — одно слово. Чем она в голове думает — никому непонятно.
— Мне, так совсем понятно быть перестало.
Вера быстро и ловко, цепляясь руками и ногами, перебралась с платформы на площадку уровня и встала на ноги. Посветила в меня фонарем со Светляками.
Усмехнулась задорно. Вроде как. — Давай посмотрим как теперь ты.
— А мне что? А у меня эти канаты уже давно из пальцев растут. Я даже думать не стал. Захлестнул петлю на поясе на всякий случай. Встал на перила.
Толкнулся сильно и перелетел-перепрыгнул на площадку.
Рядом Верой встал. А она зубами клацает.
Весь лоск с нее слетел.
— Ты что? — Чуть ли не кричит. — Совсем с ума сошел?! Ты же сорваться мог!
Не стал я ей ничего отвечать. Дернул деловито за специально оставленный шнур.
Узелок на причале отвязался медленно и вся страховка на руках повисла. Не надо и бросать — пригодится еще. Узелки «замочные» мы с детства вязать привычные, а вот Вера, не знала, походу про такой узелок. Напугал.
— Пошли, егоза. — Она глазами сверкнула. Склянку со Светляками поправила и пошла впереди. Молча. Подбородок вверх. Гордая, неприступная.
— Обиделась на меня. А за что, спрашивается? За то, что показал, что я не хуже ее по канатам лазаю? Вот и разберись.
— Верунь, а Веруня. Ну хватит дуться то… А? — Придумал я ее на ласку да нежность измором взять.
Тронул ее за плечо под скаткой. Отдернулась, пошла быстрее.
— А, я ее все равно ласково называть буду. Оттает. Куда ей деваться то?
— Улыбаюсь. Говорю нежно, а сам смотрю, как шагает медленнее, да плечи опускаются.
— Вера, Светлячок мой не наглядный. — А сам помолчу, да снова.
— У меня, ведь, только про тебя забота. Вот пойдешь — да упадешь. У меня Светляки здоровее.
— Ну, ладно, Самсон-гудрон. — Остановилась. Повернулась ко мне. Пальцем с ногтем облупленным в скатку тычет.
— Только потому, что Светляки мои старые — позади тебя пойду. — Я головой кивнул тихонько — вдруг снова ругаться будет?
— А потом «на спор» «замковые» узелки вязать будем, кто больше за минуту навяжет — тот и лучше Изгой. Понял?! — Я кивнул, улыбку прячу. Обыграл я ее, а виду не подал.
Пошел, как и раньше шел. Легко, мерно. Ножку тяну, перекрытие трогаю. Оп — шажок. Оп — другой.
Быстро получается. Ходко. Коридор длинный гулкий.
Светляки стараются, светят изо всех сил. Покормить бы их, да некогда. Торопимся. Песню им, спеть? Да не знаю я песенок.
— Верунь!
— Чего тебе?
— А, ты песенки хорошие знаешь? Вы же — девчонки больше нас песенок знаете. Я вот — насилюсь, а все равно больше трех не вспомню. У вас голова другая. Знаешь?
— Знаю — Отозвалась Вера. — Много знаю. Подумала, да и запела негромко. Хорошо запела. Такие песни до печонок продирают и слезу из глаз давят.
Я сморгнул, поправил каску. Светляки бирюзовыми сполохами заиграли — значит и им нравится. Значит и песня хорошая.
— Иду я себе слушаю. Щемит сердце, а голова сама по себе работает. Долго же мы идем. Давно идем. Можно было бы уже и привал устроить. Не меньше десяти километров отмахали. Почти три часа идем.
— А Вера закончит песню. Подумает, немного вспоминая, и снова принимается петь.
— Хорошо у нее выходит. То грустно, то весело.
— Так оно намного лучше по уровням шагать.
— А я вот о чем подумал, даром, что заболтался сам с собой.
— Воздух свежее стал. Сырее и свежее. Я знаю как вода, и чистый воздух пахнет, и сквозняк стал сильным.
— Так бывает, когда реакторы разную температуру дают. Истопников за это и не ругают. Механики с Химиками все точно рассчитывают. Для того, чтобы воздух в Городе не застаивался и чистый воздух с плантаций и оранжерей по всем залам и норам проходил их специально по-разному греют.
