— А здесь то что? Высоко уже совсем. Ни Истопников уже на этих уровнях нет ни реакторов, ни угля.
— Тот, что в мешке моем по загривку стучит — не в счет. Он и нас-то едва согрел. Куда ему в целом уровне сквозняк сделать? Неужели Крыша рядом. Все как думалось, выходит.
— Если Крыша холмиком так мы в нее и упремся.
— А если сквозняк имеется — это значит, что в Крыше-стенке проходы есть.
— Под Небо. — Я остановился.
— Ты чего, Самсон?
— Воздух шевелится, Верунь. Он ведь как вода в трубе. Куда тянет его — туда и течет, дыра, где то. — Я послюнявил палец и поднял над головой.
— Слюнявленый палец — самое верное средство понять, куда воздух течет.
— Только не всем это знать надо. Изгоям вот надо, а Химикам, или Истопникам, скажем — не надо вовсе.
Постоял я с пальцем над головой. Повертелся. Раз. Другой.
— Там Небо, Вера — показал в отворотку коридора. — Вроде, как там.
Вера постояла, задумавшись.
— Если мы дальше пойдем, то, наверное, и воду услышим.
— А как же можно воду услышать, Верунь? — удивился я.
— Ландгрувер рассказывал, что это «дождь» называется. Он, говорил, что если Небо есть, то обязательно дождь бывает. Это когда из Неба вода падает.
— Падает и по Крыше так — «шур-шур-шур». — Будто сухой брикет с грибами крошишь.
— Ну, если Ландгрувер говорил, то, наверное — бывает, Вер. Только пока мы его не слышим — значит не близко еще. Идти надо. — Сказал, а мне, что-то совсем тоскливо сделалось.
— Что ли, Ландгрувер умнее, да важнее меня?
— Пошли, Вера. Пошли, давай. Сколько еще — никто не знает.
Зашагали мы дальше. Я уже и перекрытия не пробую. Топаю по бетону, как получится. Помотал головой. Заставил себя про Небо думать.
— Вот дойдем, и будет там всего вдоволь, или другое, что-то другое будет. Но, что-то обязательно быть должно, и обязательно хорошее, иначе, зачем, же мы идем?
— Вот так.
— Когда о хорошем, думаешь, то ноги сами идут, а, когда о плохом, то и идти смысла никакого нет вовсе.
# # #
Ландгрувер просидел в каменном мешке несколько часов. Прямо на корточках. «Деревянный» как палка с плотно закрытыми глазами. Делающий едва ли один вдох за десять минут.
Транс больше похожий на смерть, чем на сон позволял экономить воду и энергию, запасенную ранее. Подходило время, в которое он должен будет попытаться связаться с отцом.
Было не ясно, есть ли в Храме сторонники Уотервея, владеющие Искусством.
При хорошем навыке и способностях, его Ландгрувера можно было отыскать, прослушивая ментальный фон Города, но он почти «выключил» мозг, лишив таким образом своих преследователей надежды на определение того места где находится.
Время пришло, и он глубоко вздохнув, открыл глаза, белесая пленка по-прежнему, закрывала роговицу глаз.
Он не торопливо повел головой из стороны в сторону, никого видно не было.
Даже, если за тонкими выработанными стенами его убежища кто-то и находился — он смог бы почувствовать их, но катакомбы были пусты.
Тонкий слух не уловил ничего выбивающегося из густой тяжелой мертвой тишины.
— Я слушаю. — Прошептал Ландгрувер. — Ты просил слушать…
Долгий вязкий, тягучий поток, бьющий в «глаза», испещренный слабыми блестками — отсветами чужих настроений, боли, желаний был пуст.
Отца он узнавал сразу. Яркий алый сполох, разбивающий, рассекающий общий поток блеклых искорок.
— Ты просил слушать каждый день, время пришло.
Периодически впадая в транс, настоящий Храмовник может жить без воды и пищи больше месяца.
Тело почти не потребляет кислорода.
Почти не испаряет влаги.
Периодические пробуждения на несколько минут не расходую много сил.
Ландгрувер пробудет здесь еще долго.
Пока хватит в организме запаса воды и жиров. Это, наверное, недели две. Дальше — уже сложнее.
Он будет жив и будет превосходно себя чувствовать, но лишится некоторых из своих способностей.
Терять даже малую их толику Ландгрувер не хотел.
— Я рассказал им про шахту. — Вплетались в вязкий поток чужих мыслей и желаний его мысли-послания
— Они поднялись выше, чем было возможно. Им удалось выйти за геолинию. По горизонту они доберутся до Крыши за пару дней.
— Я надеюсь, что ты слышал. Я буду искать тебя завтра.
— Я расскажу им все о Крыльях, если они справятся с Новым.
— Постарайся остаться в живых.
— Без тебя мне будет плохо.
Ландгрувер вздрогнул, и открыл «слепые глаза».
Ему показалось, что кто-то идет по коридорам катакомб очень осторожно, но все — же не настолько осторожно, чтобы не свалились со стены два легких камешка.
Едва слышное сухое, щелкающее эхо заметалось по подземельям.
Особое зрение пока не давало младшему Храмовнику никакой новой информации. Возможно — камни упали сами. Возможно — те, кто их уронил, были еще далеко и он не смог их рассмотреть.
Он вдохнул больше воздуха и замер каменным изваянием, почти ничем не отличающимся от базальта стен.
Ему нужно было оставаться в живых.
Каким угодно способом.
# # #
Визгнула туго сжатая тетива. Тяжелые ядовитые стрелы сорвались с лож арбалетов и устремились в грудь Высшему Храмовнику.
Как казалось атакующим, смерть Уиллисиса была неминуема, но мало кто знал о высших ступенях Искусства Храма даже из самих Храмовников.
Умение управлять своим телом, знание смертельных приемов борьбы, воздействие на психику обертонов голоса — это были не все грани Искусства, которыми обладал Храм.
Умение управлять собственным «временем» было особым навыком, который оттачивался свитой Храмовника столетиями.
Размеренность Высших Храмовников, неторопливая речь и медленные движения являлись отнюдь не характерными признаками лени, или желанием казаться выше остальных.
«Опаздывая» в своем в личном времени, секунда за секундой, день за днем, год за годом, обученный этому экстремальному способу ведения боя, Храмовник, накапливал энергию тела.
Он мог воспользоваться, этим навыком всего несколько раз в год, и часто оказывалось так, что — этот способ выжить в бою с превосходящим противником — был единственно возможным.
Сгорая мгновенно, накопленные питательные вещества, заставляли тело Храмовника двигаться настолько быстро, что он просто исчезал из поля зрения своего противника, превращаясь в размытое, едва различимое пятно, и тот мало, что мог ему противопоставить.
Стрелы летели в разных уровнях высот, плотной тучей и одним движением убраться с линии атаки было практически невозможно.
Уиллисис распластался в воздухе, словно собственная алая тога, «сломав» тело сразу в нескольких местах.
Воздух стал вязкий им тяжелым. Похожий на липкую тягучую патоку он цеплялся за одежду, стеснял движения.
Уиллисису нужна был всего одна секунда боя, для того, чтобы его выиграть.
Либо он встанет вплотную к Уотервею, и тогда Солдаты не станут стрелять, опасаясь поранить своего командира. Либо откажутся от боя вовсе, увидев, что Храмовник избежал неминуемой гибели.
И поскольку, никакое Искусство не изменит первооснов мироздания, от каждой из стрел Уиллисис увернуться не мог. Их приходилось отбивать ладонями, жертвовать «закрытыми» участками складчатой кожи для того, чтобы затормозить их полет, или изменить направление атаки.
Оказавшись ближе к мятежному генералу, Уиллисис решил закончить восстание Солдат до того как у него самого закончатся силы.
Он не стал пользоваться оружием.
У Уотервея на груди висел на тяжелой золотой цепи знак мятежа. Плотно сжатый кулак на широкой стальной пластине.
На одном из своих витков — переходов, Уилисисс зацепил рукавом своей одежды цепь. Его движения были настолько стремительны, что попробуй он сделать это пальцами — скорее всего — остался бы калекой, но рукав, сотканный из прочнейших нитей шелковичных червей, свою задачу выполнил.
