— Эта плесень сюда на водопой пришла, а иначе же и быть не может — Я потрогал темную трещину на стыке плит, по которой тонкой, едва заметной струйкой стекала какая-то прозрачная жидкость.
Опасливо поднес палец к носу. Втянул воздух.
— Ох, тебе! Обычная вода! Ничего в ней особенного нет. Течет себе сверху и течет. Поэтому и плесень, и черви такие здоровые.
— Так! — Я присел прямо на пол, натужно соображая, о чем это может говорить.
— Да, тут и думать нечего — Крыша рядом!!! Совсем рядом!
— Если вода через дыры сверху сочится, то совсем рядом мечта наша, вот!
Я вскочил на ноги как ужаленный. Бросился к Вере. Затряс ее за плечи жестко.
— Вера! Веруня! Дошли же!!! Вода сверху течет! Крыша рядом!!! — Вера не отвечала. Постанывала, закатив глаза. Моталась безвольно ее голова из стороны в сторону.
Я посмотрел на Светляков Веры. Те угрюмо провалились в бордовый. Погрозил им сурово кулаком.
— У-у-у-у. Лодыри. Забастовку устроили. — Устроил Веру удобнее. Положил скатку под голову.
По всему выходило, что нужен привал, и Светляки и попутчица не по желанию, а по состоянию идти дальше уже не могли.
Я вытряхнул рюкзак на пол. Вытащил пакет с провизией.
Фляжку Тима бережно отложил в сторону.
Все равно в подземельях ничего страшнее нет чем без воды остаться.
Свою от пояса отцепил и аккуратно свинтил крышку. Просунул под голову Вере руку и по капле стал лить ей воду в рот.
Нельзя сразу много. В беспамятстве и захлебнуться можно.
В легкие попадет вода. А человек слабый ее и не выперхает. Задохнется и все. Конец.
Вера шевельнула губами, потом очнувшись, отпихнула меня в сторону.
Жадно выхватила флягу и припала к ней, глотая гулко, пока не выпила ее всю.
— Са-амсон… — произнесла она с придыхом, и открыла глаза. — Я думала, что умерла.
— Да, вот еще. — Нахмурился я.
— Некормленая женщина хуже карасину. На, вот. — Я протянул ей рулончик протеинов. — Ешь, давай.
Мы с Верой уже около двадцати часов без продыху топали. Есть с чего устать. Да и Светлякам пора бы перекусить.
Я не удержался и сладко откусил рулончик. Жесткие пленки мяса больно кололи небо и язык.
— Н-да. Без воды тяжело. — Я взял лежащую рядом флягу, отвинтил крышку и сделал два больших глотка.
Последним побулькал во рту для того, чтобы язык начал чувствовать хотя бы что ни будь. Потом снова принялся за еду.
Вера быстро прикончила рулон протеинов и теперь была похожа на человека. Почти живого.
— А, ты чего меня тряс? А? Самсон! — Начала она приставать.
Я, молча, ткнул пальцем в мокрую трещину между бетонных плит.
— И чего? — Не поняла Вера.
— Крыша рядом… — Проговорил я, шамкая.
— Чего?! — Вытаращила Вера глаза.
— Крыша, говорю, рядом. Совсем рядом. — На этот раз мне удалось проглотить еду.
— Дождь из Неба на Крышу падает. А вода вниз течет. Вот она и протекла.
Вера с трудом подошла к трещине, отбросила присосавшихся червей и потрогала мокрую полоску. Поднесла палец к носу и втянула воздух. Лизнула настороженно.
— А он — ничего, только бетоном отдает и пометом крысиным — улыбнулась, словно бантик себе нашла.
— Кто? — Не понял я.
— Дождь из Неба. — Она посмотрела на меня сурово — Не шуршит только. Может неправильный еще? — Я отвернулся. Пошарил в рюкзаке. Нашел флягу.
— Всегда с девчонками так. Мне — вода здоровая, без которой и трех дней не прожить, а ей — «Дождь неправильный». Ничего не сказал больше.
Подошел к тонкой струйке, подставил горлышко и привалился спиной к стене — не держали ноги. Подумалось потом.
— Ты Светляков покорми и напиться им дай. Только воды много не лей — заболеют.
— Хо-ро-шо… — Отозвалась Вера взяла в руки оставленный «на потом» брикет грибов. Аккуратно отщипнула кусочек и бросила в свой пузырь на груди.
О том, что его лучше раскрошить, я не предупредил.
Светляки мгновенно погасли. Светили только мои, возбужденно оранжевым с голодными темными пятнами — горошинами на хвостах.
Завидовали Светлякам Веры.
— Чего это они? — Озадачилась Вера.
— Да так… — Оторвался я от созерцания тонкой струйки, стекавшей во фляжку.
— Ты им одной крошкой бросила.
— Они сейчас за еду дерутся.
— Они, что друг друга поубивают? — Удивилась Вера.
— Да, нет. — Пожал я плечами — Они договариваются сейчас.
— Кто первый есть будет кто последний.
— Сколько их у этой крошки их уместиться может. Кто первым есть будет, кто последним. — Я аккуратно завинтил крышку фляжки и болтнул, довольный ее тяжестью. С трудом сделал пару шагов. Подошвы горели.
— Это у них часа на полтора, Верунь. Светляки болтливые — жуть.
— Им только повод дай поспорить. Они, про все на свете забывают, и ничего и никого им больше не надо.
— Вот есть у них эта крошка. Они и рванули ее делить.
— Делят они, ее солидно, договариваются. Кто старше, кто моложе. У кого пятна ярче да с каймой.
— Без мордобоя, в общем, только не понимают, что крошку им дали, чтобы светили они. — Я вздохнул. Одолевали тяжкие думки.
— Потому, как, если светить не будут, то они никому нафиг не нужны.
— Как люди, совсем — Произнесла негромко Вера.
— Как люди — Эхом отозвался я.
Боль в ногах становилась едва переносимой. И болели ноги не усталостью. Словно железом их жгли.
Я отошел в сторону, и опасливо закатал штанину.
Кожа на щиколотках стала грубой, сухой, в цыпках, в трещинах в которых мокрила лимфа, вязко застывала и при малейшем движении, лопалась и наливалась мелкой росинкой, мутнея в несколько секунд.
— Хреново, в общем, а дальше лучше и не думать.
— Ты как? — Смерил я Веру оценивающим взглядом. — Идти сможешь?
— Смогу — Не очень уверенно отозвалась Вера. Она вдруг вытянула губы в нитку, нахмурила бровки свои, насупилась.
— Ты чего? Ногу смотрел? Плохо там все? — Я не охотно, кивнул головой.
— Дойдем?
— Если пойдем, то дойдем, если будем просто так сидеть, то не дойдем вовсе.
— Зря я ей так сказал. Грубо как то получилось. Не хотел я ее обижать. Правда, ведь — не хотел.
Посмотрел я на нее виновато. Решил прощения попросить.
— Вот ведь какой я стал. Чтобы раньше у девчонки прощения попросить — да это на канате повеситься лучше.
— Ни в какую.
— А теперь вроде бы и надо извиниться. Только вот кому надо? Мне ведь и надо. Себя, вот, почему — то не жалко, а ее жалко. Очень.
Вера деловито влезала в скатку. Проверила ремешки и застежки на своей потрепанной одежде.
— Скатку брось. — Проговорил я миролюбиво. — Тяжелая она. Если ты устанешь, я тебя одну еще нести смогу. А вот рюкзак, скатку и тебя уже никак.
Вера, с явным облегчением, сбросила скатку под стену. Прямо в плесень. Видимо, она ей тоже не нравилась — сытая.
— Дай, хоть, кирку понесу. — Протянула руку требовательно.
— Ты себя понеси, Веруня, ладно? Нам еще часов десять топать.
— У тебя ноги, небось, тоже в цыпках все. — Вера потупилась. Грустно кивнула.
— Как по угольям горячим скакать. — Я вздохнул — Вот тебе, и дорога Изгоевская.
— Пошли, что ли. — Вера, покорно двинулась вслед. Иду я себе и думаю.
— Вот и все ведь. Что ругаться с ней, что не ругаться. Что обнимать, что целовать.
— У рубежа мы с ней. У последнего нашего рубежа. Перевалить бы только, перевалить. Может, и оправдаются надежды и мечты наши.
— Пусть там Чудо будет — Невиданное, неузнанное. Пусть там сердце зайдется от восторга и радости. Пусть заколотится оно сладко-сладко. Пусть — не зря все будет. Пусть не попусту.
— Ты чего это, Самсон, там себе под нос бубнишь? — Я оглянулся. Вера шла спокойно. Совсем по Изгоевски. Тянула носочек. Пробовала бетон. Привыкла за годы.
— Молюсь, я, Верунь. Или вроде того. На Чудо молюсь. Не осталось ничего больше — Вера остановилась. Вздохнула устало.
— Вот, дурак, ты, Самсон. В Крышу верили — вот она и Крыша, в дождик верили — вот тебе и дождик.
