ни в тот злосчастный урок, ни после никто не предъявил мне обвинений в умерщвлении живых существ и порче имущества. Однако меня не оставляло чувство, что за мной пристально наблюдают.
А вот на последнем уроке весь класс, каждого по очереди, вызывали к Танкеру на допрос. В уже прибранном кабинете она подробно расспрашивала, кто и где был во время большой перемены. Очень строго расспрашивала. Не хватало только настольной лампы, направленной в лицо, и детектора лжи, прикрученного к руке.
— Иванова! Во время большой перемены тебя видели возле моего кабинета! — прогрохотала Танкер.
— Я Кирилла ждала, — нашлась я, — а потом была в туалете.
Танкер смерила меня взглядом, пробормотала что-то вроде: «Силенок бы не хватило», и пообещала, что, когда она найдет виновного, тому не поздоровится.
После уроков я прижала Алиева в гардеробе.
— Слышь, Дамир, ты что-нибудь рассказал?
Он помотал головой.
— Надо пойти к Танкеру и во всем признаться!
— Сдурела? — Он замер в наполовину надетой куртке. — В чем?!
— Что мы видели, как кто-то разбил аквариум. Но это не мы. А то вдруг кто-то видел, как мы выходили из ее кабинета? Будет хуже…
— Ты себя слышишь? Кто-то, кого-то, когда-то, — передразнил он. — Сама себя хочешь сдать?
— Алиев, ты совсем дурак, что ли? Я тут при чем?!
— Ты думаешь, Танкер разбираться станет? Сама сказала — вышибет тебя! И меня заодно. Я на такое не подписывался. И так сделал для тебя все, что мог! Молчи, Иванова! Молчи, если не хочешь еще бо́льших проблем!
И раздраженно застегивая на ходу куртку, он ушел.
Глава 16. Мертвая рыбка и мертвая девушка
Оставшийся вечер я маялась. То мне казалось, что я просто обязана обо всем рассказать, то вдруг я понимала, что время упущено. Долго ворочалась в постели, крутилась с боку на бок, и мама даже цыкнула на меня, чтобы я прекратила и не мешала ей спать. А когда я наконец угомонилась, то во сне увидела мертвую рыбку.
Красный меченосец лежал в луже красной крови, вязкой и густой как нефть. Потом кровь на самом деле превратилась в нефть, и я наклонилась, чтобы удостовериться в этом, но нефтяные лужи превратились в алиевские глаза. Они были черные, завораживающие, и я наклонилась еще ниже, потом еще, а через мгновение ухнула в бездонную пропасть. Дыхание сбилось, и я проснулась. В печи жутким голосом завывал ветер, а железные листы на крыше ходили ходуном, будто угоревший от каминов и печных труб Санта-Клаус скакал по ней вместе со всей упряжкой.
Откинув одеяло, я поднялась с кровати. Выбралась из своего угла и тихонько, стараясь не шлепать босыми ногами, прошла на мамину половину. Мама спала, отвернувшись к стене, и ее сонное сопение, отчетливо слышное в темноте, успокаивало.
Я налила из чайника холодной воды и со стаканом в руке устроилась на низком подоконнике. За стеклом мела первая метель — не поземка, не предупреждающие о грядущей зиме снежинки, а самый настоящий снегопад. Я смотрела на мятущиеся белые хлопья, подсвеченные желтым фонарным светом, и это было похоже на гипноз: они кружили, кружили, кружили. Как черно-белая спираль. И я глядела на нее, и голова моя тоже кружилась. Спираль пленяла, тянула за собой, манила заглянуть за край. Но из щели в окошке дуло, и, отставив стакан в сторону, я сползла на пол к батарее. Прямо передо мной стоял мольберт, укорял белизной листа, и мне внезапно страшно захотелось нарушить ее.
С глянцево-белым мог справиться только бархатно-черный. Я взяла уголь и задумалась. Но вдруг словно кто-то подтолкнул меня под руку, и я начала рисовать. Я даже не думала, что именно хочу изобразить. Казалось, рука сама выводит линии, штрихует, придает тень, ребром ладони стирает лишнее. А я отрешенно смотрела, как порхают пальцы, стискивая карандаш. И вот на листе появился портрет. Девушка сидела вполоборота. Высокие скулы, тонкие сжатые губы и колючий взгляд. Темные блестящие волосы гладко зачесаны назад, в ушах маленькие серьги, очень похожие на те, что подарил мне Кирюха. Девушка была одета в белую блузку с высоким тугим воротничком, по блузке частыми бусинами сбегали вниз пуговки. Выглядела девица совсем несовременно: словно из позапрошлого или из самого начала прошлого века.
Рисунок был закончен, я выронила уголь и отступила, рассматривая портрет. На мольберт падал тусклый свет из окна, и снежная пляска привносила оживление в его ровное свечение. Женское лицо на бумаге казалось живым и ужасно знакомым!
Из щели над подоконником свистело. Звук сливался с воем ветра в печи, и было ужасно холодно. Я огляделась в поисках пледа, чтобы укрыться, а когда снова посмотрела на портрет, мне показалось, что девушка нахмурилась и чуть подалась вперед. Я замерла. Я рассматривала ее, а она меня. В испуге я протерла глаза: девушка оставалась неподвижна, но на всякий случай я стянула с себя плед и накинула на рисунок. Потом шмыгнула к маме под одеяло, уткнулась носом в теплую спину и заснула.
Утром я не стала снимать плед с мольберта, и моя не самая усердная в уборке мама тоже не сдернула его. Весь день я вспоминала свое творение, и оно необъяснимым образом не давало мне покоя. Как нагноившаяся царапина: до ужаса хочется содрать корочку, но сделать это можно только там, где нет посторонних глаз.
Все уроки и перемены я думала только о ней. И так погрузилась в свои мысли, что Мишин оклик застал меня врасплох.
— Соник! Куда ты опять бежишь? — Он хозяйским жестом бросил руку мне на плечо. — Пойдем в кино? Не в дешманский тэцэ, а в нормальный кинотеатр? Хочешь? Или, может, ко мне? — и, притянув меня к себе, заглянул в лицо.
Я с упоением втянула терпкий аромат лимона.
— Нет, Миш. — Проходящая мимо русичка укоризненно стрельнула на нас глазами из-под очков, и я вывернулась из-под его руки. — У меня художка сегодня.
— Соник, — проникновенно протянул он, чуть понизив голос, — ты не даешь мне ни единого шанса.
— Понимаешь, скоро конец года, и Светлана Алексеевна должна…
— Кто такая?
— Мой педагог в художке. В следующем году будет международная выставка, и я очень хочу, чтобы она выбрала мою работу! Мне нужен этот конкурс!
— А мне нужна ты!
Мне тоже очень хотелось побыть с ним, льдисто-серые глаза тянули, заставляя позабыть обо всем: о странном портрете, о ночных кошмарах, о черной девушке…
— Я постараюсь закончить пораньше, — пообещала я.
— Нет, Соник.
— Хорошо, — я сдалась, — говори, где и во сколько?
На последнем уроке, доставая учебник по химии,
