— Достаточно, — внезапно говорит папа.
Кристиан и я останавливаемся, чтобы посмотреть на него. Думаю, мы оба забыли, что он здесь. Ему не смешно. Кристиан поднимается сам и помогает мне встать на ноги, отряхивая песок со своей рубашки.
Папа отдает ему его метлу.
— Снова, — говорит он.
— Ох, ты прям сержант по строевой подготовке, — хихикаю я. — Расслабься.
Папины глаза заискрились. — Это не спортивный зал, — сказал он.
— Я никогда особо не любила зал, — шучу я.
Чего, конечно, не следовало говорить. — Это жизнь и смерть, Клара. Я ожидал большего от тебя. Я ожидал, что ты отнесешься к этому серьезно.
Я смотрю на песок. Я старалась не зацикливаться на виде себя такой, покрытой кровью, с помутневшими глазами, такой, какой я видела себя в голове Кристиана, наряду с волнами беспокойства.
— У нее небольшие проблемы с юмором, — спокойно говорит Кристиан. — Она понимает, как это серьезно.
Огоньки исчезают из папиных глаз. Он выдыхает. — Мне жаль, — говорит он, что чертовски меня потрясает. — Давайте сделаем перерыв.
Мы садимся рядом на берегу, наблюдая за волнами. Я смотрю на Кристиана и улыбаюсь, посылая ментальные объятия, чтобы заверить его, что я в порядке, потому что в данный момент его мысли занимает архангел Михаил.
— Что-то в этом роде, — говорит папа Кристиану, — просто я ее отец.
— Вот чего я не могу понять, — говорит Кристиан через минуту. — Всю свою жизнь, с тех пор как мне дядя рассказал о Черном Крыле, он говорил мне бежать. Что для моего же блага, мне не стоит даже пытаться бороться с ним — они слишком могущественные, слишком быстрые, слишком сильные. Вы не сможете убить их. Беги, так он всегда говорил.
— Мама говорила тоже самое, — присоединяюсь я к разговору.
— Так и есть, — говорит папа. — В битве один на один с ангелом, у тебя не будет преимущества. И дело не только в могуществе, скорости или силе. Это опыт. Мы боролись друг с другом на протяжении очень долгого времени. — Кажется, ему стало грустно при этой мысли. — А вы только начали сражаться.
— Так какой в этом смысл? — спрашивает Кристиан. — Если мы не может бороться с Черным Крылом, не имея шанса на успех, зачем тогда мой дядя пытался научить меня? Почему ты учишь нас использовать сияние как оружие? — он качает головой. — Знаю, я видел себя в видении, использующего сияние как меч. Но зачем? Зачем, если я не смогу выиграть?
— Черное Крыло вряд ли непосредственно навредит вам, — говорит папа. — В конце концов, они все еще ангелы, и причинение боли кому-нибудь, кто на стороне добра, это как идти против нашей сущности. Это вызывает у Черного Крыла еще больше боли. Вот почему они предпочитаю использовать пособников, что причинять физический вред.
— Пособников? — повторяю я.
— Полукровки, — говорит он. — Черные Крылья выполняют свою грязную работу через Нефилимов. И Триплы самые сильные из всех Нефилимов.
— Так в видении мы боремся с другими полукровками, — заключает Кристиан.
Папа кивает.
Я связываю эту информацию с той, что Семъйяза сказал мне на кладбище об Азаэле.
— Да, — говорит отец. — Азаэль очень опасен. Пожалуй, самый опасный и злой из всех Черных Крыльев, кроме самого сатаны. Безжалостный. Неколеблющийся. Он берет то, что хочет, и если он увидит тебя, если он узнает кто ты такая, он заберет тебя. Он убил или поработил многих, если не большинство, Триплов.
— Большинство Триплов? — спрашиваю я дрожащим голосом.
— Нет, — говорит папа. — Вас очень немного. На самом деле в одно и тоже время на земле может быть не более семи Триплов. И на данный момент, Азаэль имеет в своем распоряжении, по крайней мере, троих.
— Семь, — говорит Кристиан, словно самому себе. — Таким образом, ты, я и Джеффри… остается еще один.
Семь Триплов. Семь.
Я встретилась с Кристианом взглядом. У нас была одна и та же мысль.
Седьмой будет одним из нас.
— Ребенок Анжелы, — понимаю я. — Потому что Пен его отец.
Папа хмурится. — Пен. — Он говорит его имя словно ругательство. — Отвратительное, трусливое существо, двуличный. Во многих отношениях, хуже падших. — Его глаза настолько ожесточились, что становится немного страшно. — У них вообще нет чувства вины.
* * *
— Я кажу ей, когда будем возвращаться в Калифорнию, — говорю я Кристиану, когда мы вернулись в мой дом в Джексоне, сидели на диване в гостиной перед огнем, и пили чай с малиной, который заставляет меня скучать по маме. — Чем раньше она узнает, тем лучше.
Он смотрит на огонь. — Хорошо. Хочешь встретиться в «CoХo» во вторник вечером, раз мы собираемся пропустить субботу?
— Конечно, — я кусаю губы. — И я подумала, может, если ты хочешь, мы могли бы начать бегать по утрам. Знаю, нам нужно учиться управлять сиянием как оружием, но, может, мы могли бы поупражняться в беге, на всякий случай.
— На всякий случай, — эхом отзывается он. — Да, почему бы и нет. Каждое утро?
— Да. Скажем в шесть тридцать. — Я содрогаюсь только от мысли о таком раннем подъеме, но это для хорошего дела. Словно это увеличит мою продолжительность жизни.
— Хорошо, — говорит он с улыбкой. — Только помни, что это твоя идея.
— Ок, буду. Кстати, какое у тебя расписание в этом семестре.
— Ничего интересного. Мой сумасшедший класс будет проектировать здания и сооружения.
Я поворачиваю голову и смотрю на него. — Проектирование зданий и сооружений? Звучит серьезно. — Я подозрительно сузила глаза. — Ты выбрал специальность?
Он делает свой любимый смешок на выдохе. — Я подумываю об архитектуре.
— Ты хочешь стать архитектором? Когда это произошло?
— Я люблю строительство. В детстве я поглощал журналы Линкольн. — Он пожимает плечами. — Это было вполне логично, так что я подумал попробовать себя в этом, попытаться, позаниматься математикой, физикой и рисованием, и посмотреть, будет ли мне после всего этого все еще нравиться эта идея.
Кристиан не смотрит прямо на меня, но я уверена, что он наблюдает за моей реакцией.
Не смотря на то, что я думаю, что это глупо, заниматься чем-то таким тяжелым как архитектура, буду ли я смеяться, представив его в костюме и каске, с чертежами подмышкой.
Думаю, это горячо. Я толкаю его своим плечом. — Это удивительно. Это звучит… идеально.
— А как насчет тебя? — спрашивает он. — Все еще имеешь сильное желание заняться медициной?
— Да. Я посещаю занятия по биохимии, которые называются геномика и медицина, которые, я уверена, сведут меня с ума.
— Что еще? — спрашивает он. — Больше никакого счастья не привалило?
