в человека. Но если наши ноги погружаются в воду, мы меняем облик.
Венди качает головой и странно улыбается мне.
— Разве у тебя не должно быть чешуи, или жабр, или чего — то в этом роде?
Я не знаю, как воспринять ее вопрос или выражение ее лица. Я полагаю, хорошо, что она не пытается отправить меня в ближайший психиатрический институт, и, похоже, она не злится на то, что я ей рассказала. Я переживала, что она просто подумает, что это еще одна из моего длинного списка лжи, но, похоже, это не так.
Я запинаюсь в мыслях, пытаясь понять, как ответить на ее вопрос. Я не так много знаю о биологии русалов и, конечно, недостаточно, чтобы отвечать на ее вопросы таким образом, чтобы она полностью поняла, как возможно, что я такая, какой себя называю.
— Мы дышим через нос, как люди — на суше и под водой, — начинаю я, пока она разглядывает меня. — За исключением того, что мы приспособлены фильтровать воду через горло, поэтому нам не нужны жабры, как рыбам, — я прочищаю горло, когда она делает глоток кофе, будто внезапно осознав, что он ей нужен. — Конечно, я хочу показать тебе, чтобы ты полностью мне поверила.
Она мгновение моргает, опуская кружку, и ее губы медленно изгибаются в улыбке. Затем она смеется, и это тот самый прекрасный звук, по которому я так скучала. Я не могу сдержать улыбку, но смех замирает на ее губах, и она качает головой.
— Что более чем странно, Ева, так это то, что хотя я не хочу тебе верить… то, что ты говоришь мне… это полное безумие, но… это как бы… ну, это имеет какой — то странный смысл.
Я киваю.
— Я знаю, что это кажется невозможным, но это правда.
Она вытирает глаза и снова подносит кружку ко рту, делая задумчивый глоток, прежде чем попытаться ответить. Когда она это делает, ее переполняет не страх, а любопытство.
— Я, конечно, когда — нибудь захочу увидеть твой хвост, но пока, ради спора… допустим, я тебе верю…
— Да? — спрашиваю я, выпрямляясь и хмурясь, потому что не могу представить, как она поверит мне, не увидев сначала, как я принимаю форму русалки.
— Честно говоря, я больше не знаю, чему верить, когда дело касается тебя, Ева, — отвечает она со вздохом, но в ее голосе все еще звучит улыбка. — Но если я на мгновение отложу свое неверие, многое встанет на свои места и обретет смысл. То, как ты появилась из ниоткуда, например, — она начинает кивать самой себе, словно собирая пазл. — Ты даже не знала элементарных вещей, например, что такое деньги или что нужно носить обувь. Ты не понимала многие слова, которые мог бы понять человек, живущий на суше, и ты прибыла сюда без каких — либо документов, подтверждающих, кто ты, потому что…
— Бумага не годится в океане, — смеюсь я, и она смеется вместе со мной. — А с компьютерами дела обстоят еще хуже.
Она кивает, продолжая разглядывать меня, и я вижу, как ее мысли все еще кипят.
— Ты переехала в дом у озера… ты открыла школу плавания, и все дети думали, что ты русалка… — затем она начинает серьезно кивать. — Потому что ты была русалкой? Ты принимала свою истинную форму с детьми на уроках?
Я киваю и улыбаюсь.
— Да.
Она смеется негромко.
— Кажется, все сходится — это совершенно безумие, и я не могу поверить, что даже рассматриваю это, но… все это… имеет какой — то безумный смысл.
Вспоминая свои первые мгновения в Шелл — Харборе, когда я впервые встретила Венди, я нерешительно улыбаюсь. Я выхожу на берег, она находит меня и помогает мне встать на ноги… Это могло быть и сто лет назад, потому что сейчас все кажется другим.
Я беспокойно протягиваю руку и касаюсь ее ладони над столом, и я испытываю облегчение, когда она не отдергивает свою руку.
— Ты научила меня всему, Венди, и я всегда буду тебе благодарна. Без тебя я не знаю, как бы я здесь выжила.
Ее улыбка внезапно пропадает, когда она качает головой и бормочет:
— Теперь это не очень хорошая жизнь, да? Все в городе думают, что ты преступница… — это, кажется, вызывает у нее беспокойство, и она смотрит на меня, хмурясь. — Какая там правда? — и я рассказываю ей все о Каллене и о том, как я сбежала с Корсики, а также о своих причинах. Я рассказываю ей о Майере и Маре — я рассказываю ей так много, что у меня болит голос, когда я, наконец, заканчиваю. И она просто кивает, потягивая кофе и изучая меня, ее глаза становятся все шире и шире. — Значит, этот парень Каллен был причиной плакатов, которые появились по всему городу и, как следствие, сплетен?
— Правильно, — киваю я, хотя Майер был тем, кто разместил фальшивые газетные вырезки, за этим стоял Каллен, и я считаю, что вина лежит на нем.
— Почему он это сделал?
Я пожимаю плечами.
— Полагаю, он думал, что если я буду несчастна здесь, я вернусь к нему.
— Но ты все еще здесь.
— Я скорее умру, чем вернусь к Каллену или на Корсику.
— Я не виню тебя, — отвечает Венди, и ее глаза внезапно расширяются. — Кто — нибудь еще знает правду о том, кто ты?
Я снова киваю.
— Сойер знает.
Кажется, ее это не удивляет — она явно знает, насколько мы с Сойером сблизились.
— Кто — то еще?
— Нет, — отвечаю я, и она кивает.
— Это хорошо. Это не то, что стоит открывать, — затем она многозначительно смотрит на меня. — Постарайся никому об этом не рассказывать, Ева.
— Не буду, — отвечаю я, качая головой и вздыхая. — Я бы хотела… я бы хотела, чтобы Сойер не знал и чтобы он… не был вовлечен во все это.
— Что ты имеешь в виду?
— Сойер не только знает правду о Каллене, Корсике и о том, кто я, но и дважды дрался с Калленом.
Бровь Венди взлетает вверх, без сомнения, потому что она помнит ту часть, где я сказала ей, насколько физически сильные и мощные русалы по сравнению с человеческими мужчинами.
— Сойер в порядке?
Я нежно улыбаюсь.
— Да, он в порядке. Он немного побагровел, но ничего, кроме синяков и поверхностных порезов, — затем я делаю вдох, думая о причине, по которой Сойер в порядке. — Если бы не Майер, я не уверена, что кто — то из нас был бы здесь.
— У тебя есть
