— Ле-е-ев!
Свет от пламени качнулся, и почти пропал — видимо, факел упал и едва не потух. Сразу же стало гораздо темнее, а звуки, наоборот, сделались более выпуклыми, ясными. Я слышала, как меч разрезает воздух, как метал натыкается на дерево и камень, как скулит от ужаса Воробей, а еще шаги, удары, стоны и сипы — тысячу различимых и не очень звуков, один страшнее другого. Они сливались и накладывались один на другой, в месиво из боли и страха. А воображение услужливо дорисовывало картинку, заставляя дрожать и силиться закрыться от этих звуков руками.
Все это заняло, пожалуй, меньше минуты, но она была дольше часа — все внутри меня замерло и с ужасом ждало развязки. В какой-то момент все затихло, и я поняла, что на поляне рядом со мной теперь находится не четыре мужчины, а четыре трупа.
Тишина, сменившая шум боя, который больше походил на расправу, была пронзительной и долгой — весь лес вокруг затих, и я не слышала ничего, кроме своего бешено колотящегося сердца.
Я лежала и боялась пошевелиться, забывая дышать и совершенно позабыв о том, что лежу на земле практически обнаженная, что какая-то коряга впивается в бок, а руки, все еще закинутые за голову, потому что я так их и не опустила, уже затекли.
Внезапно свет факела качнулся, хотя я все еще не слышала никаких звуков. Пламя двинулось ко мне, но оно было расплывчатым, каким-то призрачным. И я поняла, что слезы застилают мне глаза, не давая рассмотреть ничего вокруг, кроме игры света и теней. Я осознала, что плачу, что слезы катятся из глаз, а в горле стоит ком, не давая нормально вздохнуть.
— Не бойся, — раздался тихий, на грани различимого голос, — все закончилось. Теперь все будет хорошо, — шепот был очень мягким, успокаивающим, — я обещаю.
Не могу сказать, что я поверила голосу, но услышать человеческую речь оказалось гораздо приятнее, чем звериное рычание. Я попробовала пошевелиться, но поняла, что у меня просто не осталось на это сил — ни физических, ни душевных. Поэтому я просто снова закрыла глаза — будь, что будет.
И снова погоня, беспощадная, выматывающая. Тот самый страшный детский сон — за мной гнался он: хищный зверь, нечистая сила, и — что еще страшнее — мужчина, чьих помыслов я не знала и не понимала. И я бежала, не чувствуя земли под ногами, боясь обернуться и увидеть того, кто преследует меня-добычу, понимая, что он уже близко, что с каждой минутой расстояние между нами сокращается. Но ужаснее всего было осознавать, что мне хочется остановиться, быть пойманной и мне мучительно нужно, чтобы его руки сомкнулись вокруг моего жаждущего ласки тела.
Я бежала, как в воде, чувствуя, что земля оползает под ногами, крошится, сыплется, отходит слоями, падая вниз, превращается в зыбучие пески. И легкие рвались от острого воздуха, который я не успевала вдохнуть полной грудью.
В этом беге сплелись все наиоткровеннейшие страхи: боязнь неизвестности, своей слабости, ужас постороннего влияния на мою жизнь, кошмар того, что некому ни спасти, ни защитить тебя, а еще — сумасшедшее вожделение, которое невозможно ни перебороть, ни утолить.
За мной гнался зверь, название которого я теперь знала — лев. То самое животное-тотем, на алтаре которого я очнулась после встречи с инкубом. Ипостась того самого бога, о котором я мечтала забыть, но не могла перестать думать.
Я слышала то оглушительный рык за своей спиной, то властный приказ: «Смотри на меня», — то шепот, нежный и ласковый, обещающий, что больше нет необходимости бояться, ведь теперь все будет хорошо.
И я бежала, не понимая, куда я бегу — от него или к нему… Избегаю или стремлюсь…
А когда сил бежать уже не осталось, и надо мною нависла тень настолько черная, насколько и пугающая, я упала. Но вместо того, чтобы ощутить коленями и ладонями землю, почувствовать, как падение выбивает воздух из легких, я полетела в беспросветную бездну, вниз-вниз, ниже почвы, ниже корней столетних деревьев, ниже кротовьих нор, ниже камней и пород, туда, чему имени я не знаю. И полет этот длился вечность…
А потом я проснулась.
Глава 20
Я проснулась и увидела небо — темно-синее, звездное. Яркие точки-звезды рассыпались по нему, как рисовые зернышки, как бусинки из порванного ожерелья.
Я долго смотрела на них, пыталась сосчитать, но постоянно сбивалась, ускользая мыслями назад, в полудрему, и бросила эту затею. А потом я поняла, что звезды — нарисованные, и небо тоже. И что я лежу в комнате, и рядом со мною на подушке лежат косо лучи солнца, пробивающиеся сквозь плотные шторы.
Приподнявшись на локтях, я поняла, что чувствую себя хорошо, нет ни боли, ни недомогания, но при этом, в голове царит хаос, и я совершенно не понимаю, где я нахожусь и как здесь оказалась. Пытаясь разгадать эту загадку, я скинула ноги с кровати и решила осмотреть помещение.
Комната была светлой и очень уютной — кровать, прикроватные столики с двух сторон от нее, небольшой столик с ящичками и большим зеркалом над ним, шкаф и комод были сделаны из светлого почти белого дерева. А все ткани — балдахин кровати, шторы, ковры, обивка кресла и пуфов, даже абажур на лампе были голубыми, кое-где с бирюзовым тонким шитьем. Все это выглядело дорого, кричаще роскошно.
Такое богатство я до этого видела только в одном месте — в комнате Навьего Царя.
При воспоминании о нем по моему телу побежали мурашки, и я обхватила плечи руками. Только теперь я обратила внимание на нежнейшее тонкое белье, которое было на мне надето. Плечи и грудь почти не скрывало ажурное, легкое, как паутинка, кружево, а из-под груди струилась до колен невесомая ткань.
Когда-то давно мой отец рассказывал мне про шелк — дивную ткань из далеких стран, которую делают из нитей, сплетенных особенными бабочками. Я никогда не видела этой ткани, и воображение не могло нарисовать мне, как могло бы выглядеть платье из такого изумительного материала. Но тогда я подумала, что это именно шелк.
Новые мурашки пробежали по телу, когда я задумалась о том, что кто-то надел это белье на меня, и что под ним на мне нет больше ничего.
Я подошла к зеркалу и замерла — из прозрачной глубины отражения на меня смотрела не я. По крайней мере, я совершенно не могла соотнести девушку, что стояла напротив, с собой. Мои всегда упрямые черные волосы сейчас лежали гладкой волной, скулы заострились, по коже разлилась бледность, на контрасте с которой алели губы. А глаза наполнились светом и их выражение было невозможно разгадать.
Можно было бы сказать, что девушка в отражении выглядит нездоровой из-за чрезмерной белизны кожи, из-за слишком утончившихся черт. Но уж слишком она была хороша.
Я на мгновение отвела взгляд, усомнившись в том, что картинка, представшая взору, правдива, а когда вновь посмотрела в отражение, то была там уже не одна — за моим плечом возвышалась фигура мужчины. Того самого, которого я так боялась и жаждала увидеть. Сквозь зеркальную поверхность мне в глаза впился взгляд Навьего Царя.
Время, пока мы смотрели друг на друга внезапно замедлило бег — будто в песочные часы вместо песка налили мед, и вместо острых шустрых песчинок сквозь узкое горлышко тянется вязкая сладость, плавно растекаясь и маня своим теплым светом и цветочным ароматом.
Сначала я увидела, как руки мужчины ложатся мне на плечи, и лишь спустя долгий и гулкий удар сердца почувствовала прикосновение горячих ладоней к моей коже.
И хотя этот жест был практически невесомым, невинным, волна сладостной дрожи пробежала по всему моему телу — от самых рук бога до кончиков моих пальцев на ногах, утопающих в пушистом ковре.
Я не отрываясь смотрела в глаза мужчины, боясь моргнуть или отвести взгляд — вдруг, это продолжение сна, и стоит мне закрыть глаза хотя бы на мгновение, сновидение растает, как не было, и я проснусь в родительском доме в жесткой кровати, или еще хуже — в лесу на земле рядом с растерзанными телами разбойников-неудачников, которым не посчастливилось встретить темной ночью меня.
