и камеры пыток. Воздух здесь был тяжелый, напоенный страданиями бесчисленных жертв. В центре, окруженный колоннами, стоял овальный каменный стол. Его поверхность пропиталась кровью и мужским семенем, пролитым против воли. Зловещие бурые пятна навеки въелись в серую столешницу. Служанки не могли их отмыть. Хотя, наверное, и не слишком-то пытались, ибо боялись этого места до ужаса и стремились покинуть его как можно скорее.
— Если тебя будут лапать, молчи, — шепнула я в острое ухо Э’эрлинга. — Никаких эмоций.
Сердце сжалось, когда я переступала порог трапезного зала. В его голубоватый сумрак я окунулась, словно в холодную воду.
Здесь не было ни одного окна — только темные глубокие ниши в стенах, на содержимое которых и я, и служанки старались не смотреть лишний раз.
— Три тысячи триста вторая!
Все уже собрались за столом и ждали только нас двоих.
Одна из ситхлиф вдруг оказалась за спиной Э’эрлинга и с хищным оскалом обеими руками сжала его ягодицы.
Я напряглась.
Э’эрлинг ахнул.
Смотрительница и ее окружение впились в мое лицо жадными взглядами, словно наставили на меня обнаженные мечи. У нас не было права на ошибку.
Я боялась, что Э’эрлинг психанет. Боялась, что мое лицо дрогнет или что-то отразится в глазах.
Пытаясь спровоцировать меня, Три тысячи вторая со смаком мяла зад моего любовника и внимательно следила за мной из-за его плеча.
Хотелось сжать кулаки, стиснуть зубы, заорать во все горло, но я молчала, расслабив пальцы и челюсть.
Э’эрлинг, которого уже трясло от этих гадких прикосновений, тоже взял эмоции под контроль. Он вдруг повернулся к своей мучительнице и одарил ее улыбкой, полной презрения.
— Никто добровольно с тобой не соглашается? Поэтому ты кидаешься на первого встречного?
Мои брови взлетели вверх.
Из-за стола раздались глумливые смешки, и Три тысячи вторая вспыхнула от унижения. Грубо, со злостью она толкнула пленника ко мне и заняла место среди остальных ситхлиф, проворчав:
— Что-то он у тебя больно языкастый. Поучить бы его хорошим манерам.
— Тебя бы тоже не помешало поучить хорошим манерам, — бросила я как можно равнодушнее. — Ты все чужие вещи берешь без спроса?
Я отодвинула для себя стул и жестом приказала Э’эрлингу сесть рядом. Взгляд зацепился за железные скобы в разных углах стола. К ним крепили кандалы. Всего их было четыре. Для рук и для ног.
— Да начнется пир! — Смотрительница ударила в ладоши, и двое стражников втащили в зал красивого мужчину в цепях. Он был полностью гол, мычал сквозь тряпку во рту и сопротивлялся изо всех сил.
Жестокость!!!
Цепи звенели. Несчастный мычал в кляп и брыкался, отчего его голый член мягкой тряпочкой болтался из стороны в сторону.
Впитывая эмоции жертвы, ситхлифы за столом широко раздували ноздри.
Меня тоже накрыло волной чужого вкусного ужаса. Моя сущность ситхлифы билась в экстазе, вдыхая восхитительный аромат паники и отчаяния. Другая же часть меня корчилась от омерзения. От этих противоречивых чувств к горлу подкатила тошнота. Желудок, полный человеческой еды, заурчал, сжался болезненным спазмом, и я испугалась, что меня вывернет прямо на стол.
Этого нельзя было допустить. Пытаясь побороть приступ дурноты, я задышала размеренно и глубоко. Хотелось бы мне не смотреть на мужчину, рыдающего в руках стражников, но ситхлифа, которая не проявляет интереса к пище, выглядит подозрительно. Это представление надо было выдержать до конца. Как и другие, я не сводила глаз с жертвы.
По красивому лицу мужчины бежали слезы и пропитывали черную повязку кляпа. Обнаженное тело била крупная дрожь. Под кожей проступил рельеф напряженных мышц. Каждая была четко видна, словно вырезанная резцом скульптора.
Мычащего беднягу уложили животом на стол перед возбужденными ситхлифами. Его руки и ноги в кандалах пристегнули к железным скобам, так что он оказался беспомощно растянут на каменной поверхности в позе морской звезды. Стражники знали свое дело и бесцеремонно приподняли мужчине бедра, чтобы вытащить из-под живота член и уложить его так, как нравилось хозяйкам, — вдоль раздвинутых ног. Теперь не только смуглые мускулистые ягодицы были доступны взгляду, но и крупная мошонка под ними, и оттянутое вниз мужское достоинство.
Наш несчастный ужин выл в кляп, не переставая, дергал и дергал скованными конечностями, из-за чего его бедра и член елозили по столу.
Я хотела и боялась посмотреть в сторону Э’эрлинга, но краем глаза видела, как судорожно, до белых костяшек его пальцы сжимают край каменной столешницы.
Ну что, теперь ты понял, какое я чудовище? Знаешь, сколько раз мне приходилось участвовать в таких забавах?
— Так-так-так, что бы нам с тобой сделать? — Смотрительница ласково, почти материнским жестом потрепала жертву по волосам. Мужчина забился в своих путах под издевательский смех ситхлиф. Его голая задница поднялась и опустилась, потом дернулась из стороны в сторону.
— Лежи смирно! — шлепнула его по попе моя соседка, и остальные дружно загоготали.
Рядом нервно завозился Э’эрлинг. Я услышала его частое, поверхностное дыхание.
Что, осознал наконец, куда попал? Успел пожалеть о своем опрометчивом решении остаться со мной?
Ничего не поделаешь, тебе придется на это смотреть. Хотя нет, ты можешь закрыть глаза. В отличие от меня.
На столе возле каждой из нас лежало по острому скальпелю. Три тысячи вторая взяла в руку свой и кончиком лезвия пощекотала головку члена, что выглядывала из крайней плоти. Ощутив прикосновение стали к самому нежному месту, скованный мужчина застыл. Его ягодицы поджались. Он боялся пошевелиться.
Ситхлифа не причиняла боли — пока ей хватало эмоций от этой извращенной игры.
Наш ужин был красив, и я подумала, что он может избежать смерти, если продолжит щедро делиться эмоциями со своими мучительницами. Если повезет, его не убьют, а трахнут. Эта мысль успокоила.
В звенящей тишине кончик скальпеля легонько, не раня, обвел головку члена и переместился к маленькой дырочке на ее вершине. Мужчина всхлипнул сквозь кляп. Он больше не дергался. Лежал смирно, тихо и, кажется, даже не дышал, опасаясь, что нож надавит сильнее и превратит его в калеку.
Пальцы Э’эрлинга сжимали столешницу все крепче. Плоть под его ногтями покраснела.
Набравшись храбрости, я все-таки скосила взгляд в его сторону. В лице моего любовника не было ни кровинки. Опустив голову, он смотрел на свои колени.
А я должна была наблюдать за трапезой.
«Плачь, кричи, — мысленно умоляла я беднягу на столе. — Тогда, может, выживешь. Сытые ситхлифы быстро теряют интерес к жертве. Накорми их прежде, чем они приступят к пыткам».
В какой-то момент я поверила, что в этот раз обойдется без смертей и
