разбивались о пустоту, о холод отсутствия близости. Соски мои затвердели, заныли, требуя, чтобы кто-нибудь потеребил их, пососал, ущипнул…
Но их игнорировали.
– Ужасно, не так ли? Тебя пожирает похоть, но тебе не с кем ее разделить, даже собственная рука не поможет. – Он прилег рядом с моим скованным телом, протянул руку и положил ладонь туда, где болело больше всего, облегчая страдания, вызывая блаженную дрожь. – Трение. Это заложено природой – двигаться, качаться, соприкасаться в поисках его. Но если его убрать… – Еще одна судорога удовольствия пронзила мое тело, когда он отвел руку, заставив меня скулить и дергаться. Странное, мучительное в своем накале ощущение. – Когда тебя захлестнет наслаждение, а прикосновения исчезнут – тебе станет больно.
Боль и удовольствие захлестывали меня, обвивали тело так туго, что я уже не могла разделить их, содрогаясь, корчась в своих оковах – и так и достигла пика, разбившись на миллион осколков – из которых вновь собралась воедино, чувствуя, увы, лишь пустоту и неудовлетворенность.
– Никогда больше не отказывай мне в своем тепле, – в который раз прошептал Енош, играя с курчавыми завитками вокруг моего лона. И кандалы вдруг исчезли. – Теперь повернись на живот.
У меня даже волосы встали дыбом. Ничего хорошего никогда не происходило, когда он брал меня, выставившую зад напоказ. Чем же я это заслужила? Разве он уже не наказал меня?
– Помни, моя вечная женщина, служить и повиноваться. – Он отодвинулся и вновь сел на корточки, взъерошенный после сна, что отнюдь не делало его облик менее властным. – Повернись на живот. Немедля.
Мышцы мои задубели от страха, но под его пристальным взглядом я медленно перевернулась, не зная, что хуже – то ли то, что он заставляет меня, то ли то, что я поступаю так по собственной воле.
– Вот так, хорошая жена. – Мрачный голос раздался у меня над плечом, и Енош навалился на меня сзади, его бедра терлись о мои, он покачивался, и каждый миг приближал головку члена к самому темному и узкому отверстию моего тела. – Ш-ш-ш-ш… не нужно так напрягаться. Не пойми меня неправильно, мое сокровище. Твой зад – мой, и я буду использовать его, когда и как пожелаю, но прямо сейчас я хочу не этого.
И губы его заскользили по моей спине вниз, оставляя за собой покрывшуюся мурашками дорожку, приближаясь…
О мой бог, он же не может… Ох!
Кончик его языка погрузился между моими ягодицами, прокладывая себе дорогу в ту дырочку, которой бог пользовался множество раз, но никогда – так. Пальцы раздвинули отверстие шире, и Енош жадно впился в меня, кружа языком по кольцу мышц ануса.
– Я должен лелеять свою жену… каждую частичку ее, даже эту маленькую дырочку. – Язык его задвигался медленнее, пробуждая внутри восхитительное покалывание. – В следующий раз, когда я буду брать тебя так, я помогу тебе настроиться. Сделаю вход мокрым и жаждущим, так что он сам будет молить меня растянуть его пошире.
Он заставил мою спину выгнуться, а может, я со стоном выгнула ее сама:
– О мой бог…
С неизменным смешком он вновь погрузился в меня, крутя напряженным кончиком языка так, что по моему телу пробегали судороги желания. Моя рука скользнула вниз, между бедрами, подбираясь к влагалищу, туда, где я могла бы поиграть с…
Но он цокнул языком, остановив мои пальцы.
– Я был бы скверным мужем, если бы заставил тебя саму пытаться доставить себе удовольствие, а?
И он опять навалился на меня.
Я приготовилась к жестокому толчку.
Но Енош вошел в мое лоно – медленно, мучительно медленно, широко растягивая отверстие.
– Ах, ты так восхитительна, твое чрево просто цветет между месячными циклами. Ты готова.
Я застонала, когда он погрузился в меня полностью и замер на миг, давая мне время привыкнуть.
– Готова? Ты созрела для моего семени. – Он с намеком погладил мой живот, так что меня пробрала дрожь. – Я дам тебе то, чего нет ни у кого другого. И что же это, маленькая моя? Скажи, что?
Я замотала головой.
Он тут же наказал меня, подавшись назад – только чтобы вновь качнуть бедрами мне навстречу.
– По-прежнему упряма.
– По-прежнему высокомерен и самонадеян.
– С полным на то основанием. – Рука его легла на мой живот и сразу скользнула ниже. Пальцы нашли клитор, стиснули его и массировали до тех пор, пока он не запульсировал. – Я посею в тебя сына или дочь. Твой живот вырастет и отяжелеет, вместив ребенка бога. Нашего ребенка.
Я снова невольно застонала.
От его слов желание вскипело в моей крови, и на сей раз я не сомневалась, что это желание – мое собственное. Оно разожгло пламя в моей душе, сжигая меня жаждой, которую я носила в себе годами. Годами!
– Да, я буду наполнять тебе семенем, снова и снова, пока оно не прорастет в твоей матке. – Он ускорил темп, быстрее задвигав бедрами, и дыхание его изменилось. Его стоны смешались с влажным шлепаньем кожи о кожу. – Вот, я уже близко. Еще пять толчков. Четыре, три. О да, ты хочешь этого, наверное, даже еще сильнее, чем я. Покажи мне, как сильно моя жена может стиснуть меня, выдаивая из меня семя до последней… бесценной… капли.
Я яростно терлась о его руку, закусив губы, сдерживая нарастающий в горле крик, но он все равно вырвался, смешавшись с его хриплым рычанием, когда мы оба достигли вершины наслаждения. Его член и мой клитор запульсировали в едином бешеном ритме, а потом Енош застыл, и его оглушительный рев эхом заметался меж костяными стенами.
Я ощущала полное изнеможение, как будто вся энергия в один миг покинула тело, ставшее вялым и ватным. Енош обнял меня дрожащей рукой, приподнял мои бедра, отступая, позволяя мне поглубже вдохнуть, – и тут же толкнул меня между лопатками, так что грудь моя зарылась в меха.
– Так и стой, – приказал он и осторожно отодвинулся, продолжая поддерживать мои бедра так, что зад оставался задранным. – Не пролей ни единой капли моего семени, или мне придется все повторить раньше, чем ты оправишься. Ц-ц-ц… любовь моя, разве я не велел тебе быть аккуратной? – Упругая головка его члена медленно раздвинула складки плоти, коснулась входа – и резко вошла в меня, так что я задохнулась, а потом так же медленно вышла, и Енош, ухмыляясь, рухнул на кровать рядом со мной. – Ну вот, я загнал все обратно.
Я не знала, что мне делать – с собой, с его поступком, с неожиданным трепетом в груди, – поэтому просто застыла, не осмеливаясь пошевелиться,