— Чего, Самсончик? — Отозвалась Вера тихонечко, словно и не говорила ничего вовсе. В голове плавали, искажаясь картинки и обрывки фраз.
— Если бы они знали, что в их жилах течет кровь Королей. — То ли подумал, то ли сказал. А сам не понял даже, сказал или подумал.
— Ты, слышала? Вера? Ты слышала? Фот так фокус! — Я обернулся. Вера отстала, скрытая плотными сумерками уставших Светляков. Тяжело и хрипло дышала.
Подошла. Прислонилась к плечу.
— Далеко, еще, Самсон? — Я ладошку ее взял и к щеке своей приложил. Плохая совсем ладошка. Сухая, ломкая, в трещинах кровавых, а родная все — одно.
— Рядом, уже рядом совсем. Ты не падай только. Иди себе и иди. — Вру ведь я ей. Вижу, что не может.
— Самсон. Ты за меня Небо посмотри, пожалуйста, и правильного дождика во фляжку набери. — Она мотнула головой. Выперхнула из глотки кровь. Посмотрела на меня виновато.
— Не идут ноги, Самсончик. Не хотят. — Она села на бетон.
— Ты прости меня. Я с Тимом пошла потому, что знала, что ты и меня искать будешь. Вот не пошла бы — ты бы в Город вернулся. — Она перехватила горло ладонью. Видимо, было больно говорить.
— Не дойти мне — Выдохнула горько и стала заваливаться на бок.
— Ничего я ей не сказал. Да и говорит уже нечего. Все сказано. Все передумано. Все перепробовано. Лишь бы ноги шли. Хотя бы еще шагов десять. А потом еще пять. А потом еще три.
Скинул с нее поклажу всю, свою на бетон кинул. — Толку то от нее теперь? Фляжку с дождиком оставил только — и все.
— Ты главное не засыпай, Верунь. На плечо взвалил, и потащил как мешок. Кому и неудобно когда тебя как мешок тащат. Голова болтается. А Вере и лучше, чтобы трясло ее, да болело все. Не уснет. А уснет — так и не разбудить мне ее.
— Иду, а сам шаги считаю. И думаю, что до смерти шаги считаю. В глазах круги красные и колени ватные. Что коридор, что стенка — уже и не вижу ничего. Ушами только. Звук от стен гулкий. Вот там где тихо — туда и шагаю. Коридор там.
— Иду и последняя думка противная. Больная как гвоздь в сердце вколоченная. Не успел я ей сказать, что люблю ее. То ли испугался. То ли постеснялся. То ли из гордости своей Изгоевской. Как же вот теперь то?
— Все мы мужики такие — нам в слабости признаваться — все равно, что палец в дверь защемить. Никак не можно. Совсем никак. Как только скажешь себе, что слабый ты — так слабый и станешь.
— Только как вот теперь? Другой бы — бросил бы да дальше пошел. На своих — то ногах, по-всякому дальше пройти можно, а я не бросаю. Ноги не идут — а я иду, глаза не видят — а я в стены лбом не тычусь.
— Получается, что любовь не слабость вовсе, а сила? Вот она сила — на плече у меня лежит. Головой мотает.
— Вера! Жива?
— М-м-м-м. — Мычит — жива значит. Вот тебе и сила, вот тебе и дело. Надо мне успеть сказать ей, что люблю. Хоть как вот теперь надо. Да, чтобы поняла, да, чтобы и услышала.
— Задумался я. Заговорился и не заметил, что бетон совсем другим стал. Поскользнулся я на гладком, и упал, как стекло бетон стал, только пылью едва припорошенный.
— Лежу, а мыслей нет. Путается все в голове. Рукой Веру трогаю — рядом. Вот и хорошо.
— Раз, два, три — бухало в висках. Глаза мне надо. Ой, как надо. Не вижу ведь совсем.
Я зажмурился, ладонями лицо закрыл.
— Вдох-выдох. Вдох-выдох. Привыкнут они к темноте. Хоть как привыкнут. Изгой я или нет? Отнял руки от лица. Перевернулся на живот.
— Дверь — руку протянуть. Если на Крышу — так я ее лбом прошибу, зубами выгрызу! Шуметь, то шумлю, а встать — никак. Потихоньку надо, совсем помалу.
Уперся руками в дверь эту и встал.
— Вот тебе и раз.
— Три окошка на дверях с буковками. Проморгался и стал их разбирать, медленно, будто никто меня азбуке Последников не учил. А под окошками колесики для ответа. Крути — как тебе надо. Упало сердце совсем. Все буковки перекрутить и года не хватит, а у меня и есть то может час всего.
— И стало мне спокойно. Совсем спокойно. Шел себе, Самсон — и пришел. Некуда дальше идти.
«Что у тебя есть?» — Это на первом окне буковки.
— Стою себе и думаю. — Ничего у Изгоя нет. Совсем ничего, вопросы плохие совсем, или, я не понимаю, или не для меня они. Посмотрел по сторонам — да и вздохнул легко.
— Вот же лежит оно, то, что есть, а, и не будет — все равно останется, и всю жизнь я про это слушал, и всю жизнь я про это совсем ничего не понимал. Набрал быстро колесиками.
«Вера» и замер в осторожности, а ну как неправильно? — Нет. Молчат колесики. Попробовал сдвинуть. Нет. Как припаял кто.
— Получается, что нельзя дверям врать. Честно говорить надо.
«Что ты хочешь?» — А вот тут я и придумать ничего не мог. Здоровья хочу. Хочу, чтобы Вера здоровой была. Город свой хочу построить. — Уперся горячим лбом в холодные колесики. — Радости хочу. Хочу, чтобы жили мы с Верой долго и правильно.
— Аж, зубы свело, от того, как просто все стало, если вместе сложить.
«Жить» — Молчат колесики. Приняли мой ответ. Не трещат. Слово не меняют. Что ли опять угадал? А ведь и не угадывал вовсе. Не зря эта дверь тут поставлена.
«Чего ты ждешь?» — А вот тут — не знаю. Никогда ничего не ждал, а может и ждал, да не ждал. Так ведь часто бывает. Что толку ждать, если не знаешь? А если не знаешь, то, как узнаешь? Вот ведь незадача.
— Самсон… — Раздался слабый голос Вероники. — Ты где, Самсон?! — Вдруг раздался ее полный ужаса возглас. — Самсон!!! — Закричала она хрипло. Совсем сорвав голос.
— Здесь я, Верунчик, здесь. — Отозвался я — Недалеко я… Рядом… Я сейчас… — Я толкнулся от стены и раскачиваясь как пьяный зашагал циркулем разворачивая ноги к выламывающей шею Веронике, пытающейся разглядеть меня в почти сплошной тьме коридора.
Опустился рядом. Нашарил на поясе флягу и стал ей по каплям воду на губы лить.
— Дождик — Вдруг проговорила она, а у меня по спине мороз. Вот у кого голова неправильная? У нас или у девчонок? Для меня вода — для нее дождик.
— Не шуршит, только — Закрыла глаза Вера. — Ты мне на щеки полей. Он зашуршит и станет совсем дождиком — Я поднял флягу, стал ей на щеки воду лить. Все равно ей легче станет, и жить легче, и дышать легче, и помирать легче.
Лью из фляжки дождик, а сам и не понимаю — то ли из фляжки этот дождик капает, то ли из глаз.
— Чудо, какое — Вдруг, прошептала Вера — Всю жизнь ждала услышать, как дождик капает.
Я так рот и не закрыл.
— Нельзя нам друг без друга, совсем нельзя.
— С другой стороны жизни Вера думает. Я даже не умею так думать как она. Не одна еще дверь в жизни будет, если будет она эта жизнь, а кто ответы мне скажет, если я совсем неправильные ответы думаю?
Подполз я к колесикам. Встал потихоньку и набрал уверенно.
«Чуда»
Дверь с тихим шелестом убралась в стену, и в лицо ударил свет. Да такой, что показалось мне, что ослеп я от него совсем.
— Что это? — повернулся я к Веронике.
— Крыша -
# # #
Уиллисис выплыл из тревожной дремы. Ожидание Королевы затягивалось. Он уже успел съесть большую часть предложенных кушаний и выпил четыре бокала вина.
Разумеется, решение дальнейшей судьбы Города вопрос не простой и Династам требуется время на то, чтобы принять решение, но у него тоже были дела и некоторые из них были весьма спешными.
Уиллисис потянулся на стуле, разминая затекшие мышцы, и встал.
Сделал несколько плавных движений, успокаивая дыхание, восстанавливая ритмы сердца.
Королева, наверное, еще занята и у него есть время для того, чтобы попробовать связаться с сыном и узнать удалось ли ему избежать преследования и увидеть Самсона и Веру. Он расставил ноги на ширине плеч, развел руки в стороны, опустил голову и закрыл глаза.
— Сын мой… — Бросил он в темноту зов. — Я готов слушать тебя. Отзовись. –
Вязкая тягучая тьма оставалась непроницаемой. Текли неспешно ровным пунктиром ощущения жителей Города.
Уиллисис приблизился к одному из них, поймал тяжелое дыхание и боль в натруженной спине Бегуна. Желание быстрее закончить смену и встать у распределителя для того, чтобы получить заслуженную порцию воды и грибов.
