стала.
Засов я в сарае не нашла, зато в одном из ящиков, что там были, обнаружился амбарный замок с торчащим из него ключом. Тут же лежали проушины. Все это было густо покрыто твердой белесоватой массой. Пахло мылом. Не поверив себе, я осторожно лизнула и, скривившись, вытерла язык краем платка. В самом деле мыло вместо смазки! С другой стороны, мне же проще — неотстирываемых пятен не насажаю.
Но, сколько я ни перерывала ящики, не нашла ни одного шурупа. Пришлось взять гвозди и приколотить проушины к двери и косяку молотком.
Вроде и недолго возилась, но Марье хватило времени, чтобы выйти на шум.
— Что ж ты двери портишь, посмотри, страх какой получился, — проворчала она.
— Как спина? — с невинным видом поинтересовалась я. Но нянька сбить себя с толку не позволила.
— Лучше, сама видишь, и спасибо тебе. А вот с замком — это ты зря. И интерьер, — это слово она выговорила старательно, словно подражая кому-то, — портит, и соседи засмеют, как узнают.
— Соседи пусть за своими домами следят, — отмахнулась я.
Странные тут обычаи. И сундуки в доме, и кладовая, где они хранились, и сарай, и амбары закрывались на замки. Зато сами дома стояли — заходи кто хочешь, бери что хочешь. Или потому на входные двери замки не вешали, что постоянно внутри прислуга, а ценности в сундуках?
Мотя, все время, пока я работала, наблюдавший за мной с подоконника, шмыгнул на улицу. Я не стала его останавливать — пусть погуляет. Но едва я прикрыла дверь, заскребся, замяукал. Я выглянула. Кот сел, внимательно на меня глядя. Вот уж воистину, котики всегда оказываются с неправильной стороны двери.
— Ну заходи, — предложила ему я. — Незачем дом выстужать.
Мотя мяукнул и, как вчера, потрусил вдоль стены. Остановившись, оглянулся на меня, точно спрашивая: «Чего стоишь?»
Я задумчиво посмотрела на него. Вчера я обследовала двор, но по другую сторону дома тоже ведь что-то было. Марья говорила про яблоки, и я помнила ветки за окном детской, однако во дворе деревьев не росло.
— Ну пойдем посмотрим, что ты хочешь мне показать, — сказала я ему, выходя во двор.
Наверное, к парадному крыльцу должна была вести дорога, но сейчас она определялась только двумя рядами кустов: ближе к дому — чего-то высокого, похожего на сирень, а второй ряд — низкорослый, кажется, смородина. А дальше росли деревья. Десяток яблонь, столько же вишен. Еще ряд кустов, а за ним из снега торчали сухие ветки малины. Я покачала головой — видимо, по осени Марье не хватило сил, чтобы правильно о ней позаботиться. Деревья явно много лет никто не обрезал, про побелку и говорить нечего. Зимние ветры тоже не прошли для них даром: некоторые ветки висели поломанные, да и в снегу тут и там валялись палки.
Я прищурилась на солнце, перевела взгляд на снег, на деревья. Да, откладывать работы в саду некуда.
Мотя мурлыкнул, сел у моих ног, глядя то на меня, то на деревья.
— Умница, — погладила его я. — Будем делом заниматься.
Но сперва нужно одеться поудобнее. В юбках по сугробам да по веткам не поскачешь. Где бы раздобыть штаны?
Кот мявкнул и, распушив хвост, двинулся к дому. Остановился, гипнотизируя парадную дверь. Я обозвала себя беспамятной дурой: на черный ход замок приделала, а про парадный и не вспомнила.
Мотя вспрыгнул на резную скамью в передней и начал вылизываться, всем видом демонстрируя, что никуда не торопится. Зато мне пришлось поторопиться, к счастью, не так много времени нужно, чтобы заколотить шесть гвоздей. Даже не слишком умелыми Настенькиными ручками, которые все норовили попасть вместо шляпки по собственным пальцам. И все же мне показалось, что сегодня работа шла легче, чем вчера. То ли устать не успела, то ли молодое тело быстро обучалось, выстраивая новые нейронные связи.
Едва я опустила молоток, Мотя соскочил со скамейки и лапой начал подковыривать дверь из передней в дом. Пришлось открыть и идти за ним.
Кот, не останавливаясь, протрусил до кладовки. Поточил когти о сундук с инструментами, будто напоминая, что молоток следует положить на место, чтобы потом не разыскивать его по всей усадьбе. Потом проскакал в глубину кладовой и уселся на сундук, который я еще не открывала.
— Слушай, может, ты говорить умеешь? — полюбопытствовала я, пробираясь между вещей к нему.
Мотя фыркнул, всем видом показывая, какую глупость я сморозила.
— Ага, так я тебе и поверила. Скажи еще, будто у тебя лапки.
Кот потянулся, перепрыгнул на другой сундук и начал умываться, демонстрируя, что у него действительно лапки. Я открыла крышку.
Похоже, в этом мире ничего не выбрасывали. К тому, что люди собирают и передают из рук в руки детские вещички — малыши растут стремительно, — я привыкла. Но здесь кроме кружевных рубашоночек лежала одежда и на детишек разных возрастов, вплоть до подростков. И кое-что из мальчиковой одежды выглядело подходящим мне — точнее, Настеньке — по размеру. Я взяла две пары шерстяных брюк и короткую подбитую мехом курточку вроде той, в которой давеча приезжал Виктор. Похоже, это было чем-то вроде охотничьего или прогулочного верхового костюма, потому что доктор щеголял в длинном сюртуке и плаще. Нашлась на меня нижняя рубаха из тонкой шерсти и шерстяные же подштанники. К последним я приглядывалась особенно тщательно, даже принюхалась — но никаких посторонних запахов, кроме полыни и лаванды, которыми пересыпали сундук от моли, не обнаружила. Впрочем, если бы в сундук сложили недостаточно чистую одежду, за несколько лет все бы завонялось. Шерстяные чулки у меня были свои. А вот приличной шапки не нашлось ни в кладовой, ни у Настеньки: та носила кружевные чепцы или капоры с широкими полями. Красиво, конечно, но ни тепла, ни удобства. Так что пришлось обойтись теплым платком.
— Ты куда пропала, касаточка? — окликнула меня Марья.
Я вышла из своей комнаты, где переодевалась, и она ахнула.
— Что ж ты делаешь, стыдоба-то какая! Немедленно вернись и оденься как следует!
Кажется, теперь пришел мой черед недоумевать, «а что такого». Видимо, выражение лица у меня было соответствующее, потому что она продолжала причитать:
— Поверить не могу, что ты со всем остальным и всякий стыд забыла! Разве ж можно без юбки на людях появляться!
— Не без штанов же!
— Да барышне что в штанах,
