Не ответила. Да и что?..
Часть 2 Глава 5
Курс реабилитации помогал восстанавливаться физически и, конечно, он бы не смог пройти без посещения специалиста-психотерапевта. А так как им по всем документам являлся Эпштейн, ему позвонили и сообщили, что я в очередной раз в больнице.
Несмотря на то, что Новый год уже на носу, настроение совершенно не ахти, и уже тем более не праздничное, скорее суицидальное! Я мучилась, переживала, накручивала, опять впадала в депрессию и откровенное уныние. Поэтому разговор по душам с психоаналитиком не помешал бы. К тому же кроме него мне, по сути, и обсудить-то не с кем столь щепетильные темы.
Шлема явился уже на следующий день после того, как загремела в больницу. Я ему была благодарна, единственное, не удержалась и высказала:
— Вы меня обманули.
— Ив чем же? — Эпштейн приставил стул ближе к койке.
— Вы сказали, я другая…
— И это так, — опустился на сидение — ногу на ногу, руки в замок и на колено. Спина прямая, взгляд пристальный.
— Нет. Боюсь, мое спасение тоже либо в заточении в клинике, либо в смерти.
— Думаю, скорее всего, вы неправильно оценили обстановку, поэтому и пришли к ошибочному мнению, — рассуждал мозгоправ, задумчиво сдвинув брови к переносице. С неудовольствием отметила, что мужчина вновь перешел на «вы».
— Я приняла единственно верное решение, но мне не дали его завершить!
— В смерти нет спасения, — сухо резюмировал Шлема, — но как один выход из сложившейся ситуации, вполне рационален. Хотя, признаюсь, ваша жалкая попытка не произвела на меня впечатления.
— Что, простите? — дрогнул голос, даже ушам не поверила, услышав подобное заявление.
— Ну как же, — скучающе потянул Эпштейн. — Самоубийство таблетками, при этом обзвонить всех… Вы хотели привлечь внимание?
— Н-нет, — мотнула неуверенно головой. — Я… — замялась, потому что не находила отговорок.
— Что? — вскинул брови психотерапевт. — Когда собираются умереть — делают попытку более решительно. А вы? Выпили сомнительные пилюли, написали смс знакомым, обзвонили родственников. Вы хотели, чтобы вас спасли? — очередной вопрос, приправленный сарказмом, вывел из ступора.
— Нет! — теперь голос звучал уверено и даже зло. — Я так поступила потому, что не хотела, чтобы меня первыми наши дети. Я знала, что кто-то сорвется, и в этот момент надеялась, что Злата и Илья будут в школе. Как быстро действуют лекарства не знала. Поэтому импровизировала.
— Банально и неубедительно, — поморщился Эпштейн. — Халтура. В следующий раз прошу- больше экспрессии и решительности, чтобы у врачей не было шанса вас спасти, а мне не пришлось вести «дружеские» беседы с патологически нездоровой личностью.
— Вы издеваетесь?
— Нет, но и не хочу тратить время на трупы, — равнодушно пожал плечами психотерапевт.
— Так я вас не держу, — обиженно надула губы.
— Знаю, — апатично кивнул Шлема. — Но меня вызвали, — констатировал факт, не больше. — Я обязан наблюдать за вами. Так что, немного посижу… — Хотя, проще упечь на принудительное лечение в клинику. Знаете, мне нравится эта мысль все больше, — задумчивый тон испугал не на шутку.
Меня прошибло холодным потом, а потом по телу прокатился жар.
— Вы этого не сделаете! — категорически заявила и для убедительности мотнула головой.
— А кто помешает? — наигранно ровно огляделся Шлема. — Я специалист высшей категории, мое мнение уважается в наших кругах. Любой суд, любая комиссия прислушается к заключению психотерапевта, который, к тому же, наблюдал вас до рецидива.
Поджала губы и с твердолобой решительностью уставилась на противоположную стену. Некоторое время молчала — был безмолвен и Эпштейн. Он, вообще, словно утратил интерес к происходящему.
— Вы жестоки, — обронила устало, когда осознала простую истину — Шлема никогда не лгал, не прикидывался другим и не внушал ужаса. По сути, был единственным, кто смотрел как на человека. Был другом, как бы смешно ни звучало. И сейчас… не собирался лебезить и упрашивать одуматься — давал выбор и был готов принять любой.
— Я реалист! — отрезал холодно мозгоправ. — Мне казалось, — сделал паузу, чуть подался назад, сложив руки на груди, — у вас все наладилось. Вы снова увидели смысл жизни.
— Так и есть, — не могла не согласиться, — я по-прежнему считаю, что дети — для меня все, вот только не переживу, если с ними что-то случится.
— Вам угрожали? — продолжал хмуриться Эпштейн.
— А вы разве не ковыряетесь в моей голове? — озадачилась в свою очередь.
Шлема помрачнел сильнее:
— Расскажу секрет, — лился ровно его голос. — Хоть и не совсем он таков, но мы стараемся о нем не говорить во всеуслышание: фантош не может стать чьей-то еще кроме хозяина.
— Но я свободна, — промямлила удивленно.
— Но ваш разум нет. Вы навсегда останетесь одержимой своим кукловодом, — ткнул в жуткую правду. — Вмешательство в ваш разум другим оборотнем обречено на провал. Вы закрыты для остальных.
— То есть, — даже немного полегчало, — мое сознание блокировано? Больше никто не сможет ковыряться в моей голове? Подчинить себе?
— Никто, — заверил с мягкой улыбкой Шлема. — Из разумных, — добавил чуть замявшись. — Для того, чтобы проникнуть в лабиринты вашего разума, нужна невероятная сила. На моей памяти таких отчаянных тварей не встречалось.
— А разве не все чистокровные сильны одинаково?
— Нет, — качнул головой Эпштейн. — Большинство просто физически сильнее обращенных и, естественно, других тварей, населяющих планету… А некоторые, — выдержал паузу, — обладают весьма внушительными способностями. В общем, кто меньше, кто больше, и тут не угадать в какой семье родится наиболее одаренный. Для нас рождение ребенка — бесценный дар.
— И поэтому с легкостью расправляетесь с другими?
— Мы не идеальны… — развел руками психоаналитик. — Убиваем безжалостно, но защищаем самозабвенно, порой ценой собственной жизни. Если бы вы были частью нас, знали.
— Ну уж нет, спасибо, — рьяно мотнула головой. Такая перспектива пугала не меньше встречи с Демьяном. Особенно после того, как он объяснил последствия обращения человеческой особи в тварь. Пресмыкаться перед кукловодом, стелиться без воздействия на психику, по собственной воле, категорически не прельщало. Это гораздо хуже чем быть фантош — хуже психологической неволи! Несколько минут молча переваривала услышанное, и осторожно озвучила нагрянувшую мысль: — Тогда как без ковыряния в моих мозгах вы настолько ясно улавливаете суть проблемы?
— Практика, — натянуто улыбнулся Эпштейн. — Рад, понимаете, что ваша выходка не может ускользнуть от специалистов, — теперь уже был серьезен и даже строг.
Кивнула, пристыженно потупила взгляд, изучая складки на одеяле.
— За вами теперь должны наблюдать… И, если по чести, то вы обязаны пройти лечение в специализированной клинике, — давил на мою совесть без намека на шутку.
— Психушке?.. — запнулась, взметнув испуганный взгляд на психотерапевта, в надежде увидеть опровержение намерения это сделать.
— Милена, — был рассудительно вкрадчив Шлема, — я надеялся, что у вас более устойчивая психика, мне жаль, что так…
— Она у меня устойчивая, — убеждала с жаром. — Я непросто так решилась на подобное. Мне пришлось… да и пока не вижу другого выхода из сложившейся ситуации.
— Вы можете мне доверять, — твердо напомнил Эпштейн. — Если есть нечто, что вам угрожает или вашим детям, я готов выслушать и помочь по мере возможности, — умолк на доверительной ноте.
Я опять кивнула, но пока не решилась рассказать.
— Как тут мой пациент? — в палату с очаровательной улыбкой вошел Роберт Евгеньевич. Остановился на пороге и несколько секунд рассматривал Эпштейна: — День добрый, — кивнул психотерапевту, но от меня не ускользнула некая напряженность между мужчинами. Это не взволновало — Демьян говорил, что оборотни не жалуют себе подобных, да к тому же на своей территории. Больница — вотчина Роберта, значит, Шлема — чужак. Единственное, надеялась, что они не бросятся друг на друга, доказывая силу.
